Юрий Шушкевич: О КОРРУПЦИИ — С ЛЮБОВЬЮ

Похоже, борьба с коррупцией в России средствами публицистики делается бессмысленной и безрезультатной.
Тогда, может быть, стоит обратиться к «инженерии человеческих душ»?

Юрий Шушкевич

СУДЬБА ПОЛИЦЕЙСКОГО

Рассказ

 

Get the latest Flash Player to see this player.

Данный рассказ  может быть интересен, прежде всего, тем, что содержит много полезной информации для автолюбителей и просто людей, иногда отваживающихся путешествовать за рулем по дорогам нашей страны.

Сюжетную линию произведения образует вечная, как мир, проблема выбора между долгом и совестью. Она раскрывается через судьбу честного полицейского, которому демоническим персонажем была предсказана программа его  предстоящей жизни в коррупционных реалиях глубинки российского Юга, выведенных автором с почти документальной точностью и тонкой иронией.

 

I

Лёха Прямиков, по прозвищу Прямой, поступил на службу в дорожную полицию сразу же после того, как из трёх автоматов одновременно расстреляли областного криминального авторитета,  у которого в середине девяностых он начал свой трудовой путь. В те давние времена Лёха командовал группой бойцов, в задачу которой входило обеспечение безопасности на улицах в районе офиса хозяина и контролируемого им крупного химического комбината. Когда на комбинат, в те годы активно перестраивавшийся в интересах экспорта, стали приезжать и подолгу останавливаться инженеры из Москвы и из-за границы, потребовалось придавить распоясавшуюся от безделья и безденежья местную шпану. И хотя авторитет, крайне заинтересованный в успешной работе инженеров, при личной встрече вручал каждому из них свою визитную карточку, которую, как охранную грамоту, следовало демонстрировать в случае встречи с местными хулиганами, он также учредил и небольшую бригаду для профилактики неожиданностей.

Лёхин старший брат входил в ближнее окружение хозяина и позаботился о том, чтобы Алексей начал службу с мало-мальски приличного места. В своей рекомендации боссу он особо указал, что тот «фанат порядка и в жизни ничего не украл». Это было правдой. Лёха любил жить по понятным и заранее определенным правилам, освобождавшим от сомнений выбора и мук ответственности. Не брал он и чужого – даже конфет в детстве не таскал у матери.

Со своей задачей Лёха справился легко и быстро, и вскоре, благодаря его усилиям, в половине города была под корень изведена уличная преступность. Старики говаривали, что такого порядка не припомнят даже в сталинские времена. Местные жители, через одного работавшие на ожившем и пошедшем в рост химпредприятии, стали по-настоящему боготворить авторитета и даже попытались  выдвинуть его в депутаты Государственной Думы. Однако незадолго до выборов, осенью 2003 года, авторитета прикончили прямо в рабочем кабинете. Затем в течение нескольких месяцев были застрелены, взорваны в своих автомобилях или просто пропали без вести около двух десятков человек, к нему близких, и среди них был Лёхин брат.

Лёха быстро понял, что порядок жизни круто изменился, хотя правила оставались всё теми же. Поэтому уже на следующий день после гибели брата он пришел в отдел кадров госавтоинспекции и без всякого блата был принят на службу — правда, на самую младшую из возможных должностей. Однако благодаря исполнительности и трудолюбию, весьма скоро он получил офицерское звание, а спустя ещё небольшое время был назначен командиром взвода ДПС.

На новой работе Лёха в полной мере продолжал оправдывать своё прозвище – был прямолинеен, принципиален и, что многих удивит, совершенно неподкупен. Взяток с попавшихся к нему водителей он не брал принципиально, взамен выписывая штрафы, отбирая водительские удостоверения и запирая провинившиеся автомобили на штрафных стоянках. Им гордились, ставили в пример и даже премировали как лучшего автоинспектора в области.

Взвод ДПС, которым командовал Лёха, входил в состав отдельного батальона, отвечающего за протяженный участок оживленной автодороги, соединяющей центральные районы России с югом, морем и курортами. Практически беспрерывным потоком, днем и ночью, шли по автодороге тысячи машин. И если водителей грузовиков, знающих на трассе каждый знак и каждый поворот, Лёха со своими подопечными тормозил крайне редко, то легковушки с «чайниками» и засыпающими после тысячекилометрового пути  отпускниками попадались в их сети в неимоверных количествах. Установленные на отбойнике видеокамеры за смену присылали по радио несколько тысяч фотографий машин, не заметивших знак ограничения скорости «40» и продолжавших катиться со скоростью более ста километров в час, что однозначно являлось нарушением, наказываемым изъятием водительских прав. При съезде с эстакад многие не замечали вовремя указателя поворота, и им приходилось поворачивать, пересекая сплошную линию разметки, что также фиксировалось бесстрастными электронными ящиками. Другие водители, особенно белокурые дамочки за рулем слабых моторами малолитражек, часто не успевали завершить обгон растянувшихся колонн грузовиков в пределах «пунктира» и оказывались  «на встречке», за начинающейся сразу же сплошной линией разметки.

Всех этих провинившихся Лёхины бойцы тормозили на стационарных или мобильных постах и препровождали к своему командиру. Лёха демонстрировал на экране служебного ноутбука результаты видеофиксации и без обсуждения выписывал временное разрешения, что означало изъятие прав. На все уговоры и мольбы о пощаде он с неизменной холодностью отвечал, что таково требование закона, а попытки задержанных откупиться жестко пресекал, угрожая возбуждением уголовного дела о даче взятки должностному лицу. Его не волновало, что лишенный водительских прав инвалид в течение полугода будет вынужден перемещаться по миру на общественном транспорте, или что мать-одиночка вместо отдыха с детьми на море проведет не один день у порога мирового судьи в пыльной и знойной станице в надежде на то, что тот сжалится над её беспомощностью и вернёт-таки заветную пластиковую карточку.

При всём при этом наш герой совершенно не был зверем, садистом или человеконенавистником. Его глубочайшим и фундаментальнейшим убеждением была необходимость для всех и каждого жить исключительно в соответствии с установленными порядками, правилами и узаконениями. Причем — в соответствии с их верхней, максимальной планкой. Наказывая водителей за нарушения, где законом предусмотрена возможность выбора между лишением прав и денежным штрафом, он с неизменностью выбирал лишение.  Он был твердо уверен, что только максимальная ответственность способна поддерживать общество в порядке и направлять его к целям, которые для него определяет руководство.  Ко всем, кто стоял на более высоких ярусах социальной пирамиды, он относился с нескрываемым почтением и уважением их права определять и регулировать жизнь остальных. Он также восхищался сложностью и изощренностью современного российского законодательства, базы данных с которым с некоторых пор уже не умещались на дисках компьютеров и в полном объеме становились доступны только через Интернет. Ремесло юриста, наученного управляться в этом потрясающем хитросплетении правил, пронизывающих и регламентирующих все стороны человеческой жизни, представлялось Лёхе вершиной профессионального совершенства. С другой стороны, он видел, что далеко не все аспекты жизни определены и отрегулированы законами, поэтому звучащие со страниц газет и телеэкрана призывы национальных лидеров заполнить эти бреши новыми узаконениями и регламентами воспринимались им как голос его собственной души.

С некоторых пор он полностью соглашался с тем, что руководить государством во всём многообразии его функций и территорий должны исключительно юристы. Ведь именно юристы определяют правила, по которым должна протекать жизнь людей и строится их работа. И если эти правила установлены и жестко поддерживаются, то работа всех остальных – от ученых и инженеров до рабочих и торговцев на рынке – будет эффективной и производительной.  Размышляя в минуты отдыха на подобные темы с самим собой, он неизменно отмечал, что даже свой труд в бригаде криминального авторитета он воспринимал с тех же самых позиций: когда в стране не работали законы, его хозяин формировал и поддерживал жесткий, но в то же время и понятный и справедливый порядок, предоставляя людям работу и открывая остановившиеся производства.

Совершенно не беспокоил Лёху и вопрос имущественных различий между управляющими и управляемыми. Он не имел ничего против того, чтобы стоящие над ним в служебной и социальной пирамидах жили лучше и богаче, и не пытался соизмерять их состояние с полезностью их деятельности для общества. Люди, оказавшиеся наверху, уже фактом своего присутствия в управляющем эшелоне формировали основу общества, поэтому с чем ещё равновеликим можно было соизмерять их вклад и их заслуги? Лёха прекрасно знал, что многие из водителей, лишённых им прав, обращались к его начальнику, командиру батальона полковнику N., да он и сам подсказывал иным адрес и телефон шефа. Как они договаривались потом, сколько и чем брал полковник за прекращение дела – он не знал и не желал знать. Правда, когда раз в месяц полковник N. вручал Алексею конверт с деньгами «лично от себя за отличную службу», он принимал  эту благодарность без вопросов, как свидетельство поощрения за усердие и как природное право всякого начальства миловать и награждать.

Здесь же необходимо отметить, что Лёхина служебная беспристрастность не распространялась на начальство и просто людей солидных и состоятельных. Останавливая таких, он обязательно интересовался их местом работы и целью поездки, после чего просил больше не нарушать и отпускал с миром. Для принятия решений по людям подобного класса у него существовала следующая теория: большие люди обычно заняты важными делами и спешат, потому их нарушения – случайны и простительны. Из этой же теории, правда, следовало, что если большой человек спешил бы по делу менее важному – например, на море побаловаться шашлыками или в гости к любовнице, то его вполне можно было и наказать. Однако, поскольку ни о чем подобном крупное начальство ему не сообщало, принцип наказания не срабатывал.

Аналогичным образом – отдадим ему должное! – Алексей прощал и своих земляков-станичников, на сумасшедших скоростях летающих по трассе на стареньких «девятках», «опелях» и разбитых «меринах», плюющих на знаки, разметку и обгоняющих по «встерчке». Он хорошо знал, что в своем большинстве эти пацаны являются людьми подневольными, а потому заслуживающими снисхождения в силу своего зависимого и несамостоятельного положения.

В один не по-осеннему теплых и приветливых октябрьских дней Лёхин взвод нёс дежурство с раннего утра. Как водится, на рассвете было пойман водитель, не успевший протрезветь после вечернего возлияния. С такими —  всё ясно и без вариантов, два года пешком. Для порядка остановили автомобиль с пассажиром, не пристегнутым ремнем безопасности, и машину, заехавшую за стоп-линию при остановке на светофоре — их водителям выписали квитанции с денежным штрафом. Затем пришлось отобрать права у студента из Воронежа, не заметившего знак «40» — камера зафиксировала, что в зоне действия знака он разогнал свои «Жигули» до скорости аж в 102 километра в час.  Следом попалась молодая бухгалтерша из ставропольского агрохолдинга –  спеша развернуться на перекрестке, она не стала дожидаться, пока отъедут  впереди стоящие машины, и совершила кульбит через двойную сплошную линию разметки.  Которую, как должно быть хорошо известно каждому водителю, нельзя — в отличие от линии одинарной —  не только пересекать, но даже и в мыслях допускать подобную возможность!

Правда, бойкая бухгалтерша смогла убедить Лёху в важности и срочности своей поездки, связанной с розыском денег за отгруженный за границу пароход ставропольской пшеницы.  К бизнесу, измеряемому пароходами, Лёха относился с уважением, потому, недолго поразмыслив, отпустил бухгалтершу восвояси и  даже не стал брать с неё штраф.

Некоторое время спустя в Лёхиной рации захрипел голос помощника, следившего за камерами и сообщившего о приближении «сарая» с госномером «696», только что совершившего выезд на полосу встречного движения.  Через несколько минут другой Лёхин подчиненный, дежуривший с жезлом на трассе, остановил микроавтобус ярко-желтого цвета малораспространенной у нас старой немецкой модели, за пыльными боковыми стеклами которого были различимы коробки и рулоны, напоминающие цирковой или театральный реквизит.  Водителя, управлявшего этим микроавтобусом, сразу же пригласили проследовать в постовое здание, «к командиру».

Перед старшим лейтенантом предстал среднего роста мужчина в возрасте чуть более средних лет, однако вида совершенно не пожилого, с тёмными волнистыми волосами, тронутыми поверх висков заметными россыпями седины. Овальное красивое лицо выглядело загорелым и обветренным, а в верхней части носа была заметна небольшая горбинка, выдавшая примесь то ли кавказской, то ли цыганской крови. Одет он был явно не по-местному: элегантный серый костюм, чуть более темного тона  галстук в мелкую бордовую горошину, лакированные черные туфли и массивные серебряные запонки на манжетах безукоризненной белизны выдавали профессионального актёра или же гастролера высокой пробы.

— Чем могу быть полезен? – поинтересовался столь необычного вида водитель.

Лёха повертел в руках принесенные и положенные ему на стол документы нарушителя.

— Лев Францевич? Лев Францевич, вы знаете, за какое нарушение вы остановлены?

— Конечно же, знаю. «Камаз» с прицепом на малой скорости отчего-то стал перестраиваться из крайне левого ряда в правый. Я двигался в правом ряду со скоростью ровно девяносто, и во избежание столкновения был вынужден срочно уйти влево. Однако водитель «Камаза» не спешил завершить свой маневр: он уже занял правый ряд, а прицеп оставался в левом. Мне оставалось либо врезаться в прицеп, либо уйти еще левее и наехать на сплошную линию одним колесом. Факт нарушения признаю, однако моей вины в нем нет. Боюсь сказать, но по многим признакам это могла быть даже обычная для здешних мест подстава.

— Подстав не бывает, Лев Францевич, бывают нарушения. Вы нарушили, и это факт. Если вы внимательно прочтёте Правила, то не найдете в них никаких смягчающих и извиняющих обстоятельств. Поэтому, извините,  мне придется выписать вам временное разрешение.

— Временное разрешение на что?

«А дядька, похоже, чайник, — подумал про себя Лёха.- В первый раз, похоже, попадается». И для приличия крякнув, ответил сдержанно и равнодушно:

— Временное разрешение на управление транспортным средством. Ваше водительское удостоверение мне придется изъять и направить в суд. А суд уже решит, сохранить вам его или отобрать на определенный период времени.

— Но простите, это никак не возможно! У меня послезавтра выступление в Саратове, потом через два дня – в Казани, затем я еду в Пермь и Екатеринбург. Я не располагаю ни малейшей возможностью судиться.

— А от вас этого никто не требует. Езжайте по «времянке», суд разберется без вас и пришлет решение по почте.

— Да, но неужели вы не находите эту ситуацию абсурдной? Суд, предназначенный для разбора серьезных и важных дел, гражданских споров, преступлений – и он будет заниматься моим ничтожнейшим случаем? Наездом единственным колесом на условную и плохо различимую линию? К тому же без малейшей к тому моей вины: я ведь ехал, как положено и как я всегда делаю при наличии на то малейшей  возможности,  в правом  ряду!

— Лев Францевич! – возразил Лёха решительно и уже с металлом в голосе. – Я вам всё объяснил. Мною от имени нашего государства  зафиксировано ваше нарушение, и точка. А все свои объяснения оставьте для суда.

— Хорошо. Рабочий день в разгаре, суд может состояться в ближайшие часы?

— Нет, конечно. Таких как вы много, и суд завален делами. Ждать придется от одной до трёх недель.

— До трёх недель? Но это же невероятно! Я не местный, где мне прикажете проживать всё это время?

— Это ваше личное дело, Лев Францевич, — с показным равнодушием ответил Лёха. – Я же сказал, суд может состояться без вас.

— А кто же тогда расскажет судье, что на самом деле произошло?

— Вы можете нанять адвоката.

— Адвоката? Вы смеетесь? Мой адвокат проживает в Петербурге… Конечно, если я попрошу, он не откажет в помощи и даже приедет к вам сюда. Но помилуйте – неужели нет способа решить эту проблему, не привлекая юриста с мировым именем? Ведь может последовать огласка, которая выставит вас и ваших коллег не в лучшем свете!

— Мы действуем строго по закону и ничего поэтому не боимся. А вам что, может быть, не нравятся наши российские законы?

— Боюсь, что некоторые из них действительно не нравятся. Их нужно срочно менять, иначе будет беда.

— Хм! Менять законы, подписанные самим Президентом? А кем же вы тогда будете по профессии, что так легко рассуждаете о наших законах?

— О, я – артист оригинального жанра.

— Я это вижу. Можно поконкретней?

— Конечно, можно. В общероссийском классификаторе нет моей профессии, и я был вынужден воспользоваться прецедентом – назвать свое ремесло тем же термином, который в свое время был записан в трудовой книжке Вольфа Мессинга. Вы слышали о таком человеке?

— Ну, положим, слыхал. Что с того?

— Вы только не подумайте, что я ставлю себя вровень с этим величайшим предсказателем и провидцем. Но тем не менее, я обладаю возможностями с максимальной точностью выявлять и предсказывать некоторые аспекты будущего. Сам не могу понять, как это происходит, но мои прогнозы с некоторых пор сбываются со стопроцентной вероятностью. Это ненормально, поскольку у будущего обязательно должна быть вариантность… Тем не менее, мои прогнозы сбываются. И я считаю своим долгом делиться с людьми этим знанием – хотя и прекрасно понимаю, что при подобной предопределенности знание будущего становится бессмысленным.

«Жулик! Красиво как плетёт…» — сразу же решил Лёха. Однако, поразмыслив несколько секунд, спросил:

— Ну хорошо. А сможете мне что-то предсказать? Хотя бы пару картинок из моего будущего?

— Именно картинок?

— Да, да, именно картинок. И желательно, чтобы маслом.

— Хорошо, — ответил артист. – Похоже, ваш случай вполне прогнозируем. Смотрите!

С этими словами он раскрыл свой портфель и извлек из него изящный карманный компьютер. Ярко вспыхнул экран. Пока артист, прищуриваясь и что-то нашёптывая себе под нос, листал разделы меню, Лёха с любопытством рассматривал диковинный гаджет.

— Пятый «Айфон», что ли?

— Нет, это особая шестая модель для предсказания будущего. Спецзаказ.

— Ишь ты! А вам известно, что даже у  Председателя Правительства России – всего лишь пятая модель. Вы что же – хотите сказать, что сами будете покруче?

— Совершенно не хочу. Я же ответил вам, что мое знание меня весьма тяготит. Но вы попросили картинки, а картинки из будущего можно получить только через особую шестую модель «Айфона». Вот, собственно, и некоторые из них. Глядите!

— Что это?

— Это вы.

— Я?

— Да, посмотрите внимательно. На вас погоны майора. Вы в Москве и вас награждает почетной грамотой лично Министр внутренних дел.

«Подмазывается, гад! – сразу же решил Лёха. – Однако рожа у этого майора действительно моя! Как это он смог? Пока делал вид, что листает меню, успел меня в фотошопе сбацать? Тогда уж действительно – фокусник…»

— Ну, что ж… Хорошо. А что есть еще в вашем «Айфоне»?

— Пожалуйста, вот вторая фотография. Она сделана несколько раньше, на ней вы всё еще старший лейтенант. Люди вокруг вас – ваши сослуживцы, я их по именам не знаю. Вы собрались на похоронах вашего командира. Его несут в закрытом гробе. Здесь внизу мелким шрифтом дан комментарий, что полковник взорвался. Увы, это всё, что по этому вопросу я могу вам сообщить…

Лёха внимательно вгляделся в фотографию. На ней он узнал себя, узнал командира одного из взводов своего отдельного батальона, узнал старшего инспектора, начальника штаба, командира дежурной части, обоих дознавателей… Нет, вторая фотография совершенно не могла быть слеплена фотошопом, у артиста на это не могло быть ни времени, ни такого потрясающего знания всех лиц и деталей! Однако полковник N… Что могло случиться с полковником?

— Он взорвался… — словно читая Лёхины мысли, задумчиво произнёс артист.

— Может быть, его взорвали? Или у него в руках взорвался боеприпас? Граната, например?

— Нет, он был взорван изнутри. Я не знаю подробностей, но вижу, что это произошло именно так. Извините.

— А что есть еще? – мрачно поинтересовался Лёха.

— Боюсь, что больше обрадовать вас я ничем не смогу, — с искренней грустью в голосе ответил предсказатель.- Вот, например, еще один сюжет: автокатастрофа, в которой насмерть разбился ваш сотрудник по имени… Vadim Schmiergeldnehmer — так здесь высветилось по-немецки. На русском языке это, скорее всего, будет прозвище, кличка погибшего – то есть  Вадим-взяточник.

— Да. Есть у нас такой, — еще более мрачным голосом признался старший лейтенант. – Командир третьего взвода. Он что же, выходит, тоже погибнет? Ведь он только что новый дом себе отгрохал с бассейном и зимним садом, только женился… Когда это случится?

— Листья на деревьях еще зелёные. Думаю, что совсем скоро. Буквально через несколько дней.

— Ну вы даёте, уважаемый! Даёте… даже нет слов. А вот я сейчас возьму – и арестую вас по обвинению в клевете! Вы в курсе, что наш разговор с самого начала пишется на камеру?

— Пусть пишется. Но поверьте, я сообщаю вам правду.

— Хорошо, но тогда откуда вы знаете про Вадима? Он же сейчас в отпуске! А про взятки, которые он берет, откуда узнали?

— Но вы же сами наградили его соответствующим прозвищем!

— Чёрт! Да, это правда, он один такой урод и позорит весь наш батальон! Разобьётся, говорите? Скоро?

— Очень скоро. А может быть, — предсказатель на секунду замолчал, — может быть, он уже разбился. Всего где-то в сотне километров южнее. И вам скоро об этом сообщат ваши коллеги по рации.

— Посмотрим. А вот вы скажите, уважаемый ясновидец – неужели вы думаете, что после того, что вы мне выкладываете, я верну вам ваши права и отпущу восвояси?

— Права вы можете забрать, но вот отпустить меня вы обязаны. Я не поставил вас в известность, что я опаздываю на важное мероприятие и потому очень спешу. Вам интересно еще что-то узнать, или я выключаю аппарат?

— Ну, валяйте…

— Хорошо, пойдём дальше… Гм, а ведь вы, пожалуй, будете правы со своей столь гневной реакцией – ведь там,  в будущем, для вас и в самом  деле нет ничего хорошего.

— Показывайте, мне всё равно.

— Пожалуйста. Эта фотография сделана со спины, со стороны лица погибшую показывать не стоит – ей не закрыли глаза. Молодая многодетная мать четверых детей, муж год назад умер от инфаркта в свои тридцать четыре … Она повесится, дети останутся живы, их отправят в приют и с ними потом будет всё хорошо… Эта женщина после смерти мужа была вынуждена зарабатывать на жизнь частным извозом, а вы лично лишили её водительских прав на целых два года. Оказавшись без средств к существованию, она решит, что дети в приюте будут гораздо лучше накормлены и одеты за государственный счет, после чего покончит с собой. И случится это, к сожалению, тоже совсем скоро. Кстати, в своей записке она напишет, что не винит ни вас, ни судью, и просит, по возможности, похоронить её в общей ограде и даже совершить панихиду, ссылаясь на когда-то сделанное Церковью разрешение на панихиду по поэтессе Цветаевой…

— Ну, знаете ли, товарищ артист, довольно!  Довольно! Уж не эта ли дамочка вас ко мне и подослала? Так вот, знайте, я на память не жалуюсь: это было две недели назад, я сам лично продувал её, и алкотестер показал 0,2 промилле. Тут без вариантов — она реально употребляла алкоголь! И вот что я вам еще скажу, уважаемый предсказатель: в отличие от многих своих коллег я не шулер, и мой алкотестер не переделан на понижение порога чувствительности! Тот же Вадька-Взяточник, если вам это интересно, специально  возил прибор в Москву в институт, где ему официально снизили порог с одной десятой до одной тысячной! Такая труба и у младенца спирт покажет! Вадькина труба сигналит в ста процентах, а сам он, благодаря этому доходу, и дом построил, и два «Лэнд Крузера» завел, и бассейн с морской водой! А у меня, знаете ли,  всё по честному – прибор заводской, немецкий, и если он ноль-два показал – значит, там честно ноль-два,  она пила! Я же не могу по своему усмотрению против закона идти!

— Да, всё было так. Только вы не упоминаете, что эта женщина вам Богом клялась, что двадцать минут до того, как вы её остановили, она всего лишь прополоскала рот лекарством, в котором содержался спирт. У нее кровоточивые десны, она даже принесла вам из своей машины флакон этого злополучного эликсира и предлагала проверить. Вы же отказались и заставили её подписать роковой протокол.

— Всё-то вы знаете! А что я, по вашему, должен был делать? Выступать против правил, против законов? По которым уровень спирта у водителя может быть только один – ноль! Если я, офицер полиции, буду сомневаться и ругать наши законы, то кто же тогда будет их исполнять? Или вы хаоса в стране хотите?

— Да нет же! Просто если от вас, от полицейских, начнут поступать на самый верх сигналы об ошибочности и несоразмерности отдельных требований закона, то именно к вашему, к вашему  мнению обязательно прислушаются! Мнение любого из вас в тысячи, в миллионы раз весомее, чем мнение обычного человека. Вам же известно, что суды отклоняют все возражения и протесты своих жертв с одной и той же формулировкой: «Нет оснований не доверять мнению полиции». Видите – государство, суды вам полностью, абсолютно доверяют, проявите же доверие и вы к обычным людям!

— Послушайте! Я всё это знаю. Давайте-ка оставим эти разговоры для  митингов.

— Как вам будет угодно. Но здесь остаются ещё два фото. Будете смотреть?

— Да. Кто это?

— Ваша жена. Она в больничной палате, умирает от неоперабельного рака. Простите, но это произойдёт буквально через год.

— Все под богом, — безразлично ответил старший лейтенант. – Что у вас напоследок?

— Здесь снова изображены вы. Только вот даты почему-то нет… На этом фото вам не больше сорока лет, однако вы выглядите, как старик. Вы тоже попадёте в автокатастрофу, причем- не по своей вине, но выживите и приобретёте инвалидность. Из полиции вам придется уволится. Мне кажется, что в данный момент вашей жизни вы теряете её смысл, хорошо это понимаете, однако при этом совершенно не знаете, как вновь его обрести. Тем не менее, вы стараетесь тянуть лямку, и вам это, похоже, отчасти удаётся…

— Хорошо, я всё понял У вас всё?

— Да. Большей информацией я не располагаю.

— Тогда вот вам ваши документы, забирайте и езжайте. Езжайте же!

И с этими словами он решительным движением руки переместил документы артиста на край стола.

— Благодарю вас. И простите, ради бога, если мои предсказания вас расстроили.

— Ну вы уж постарались!

— Как раз нет. Вы же сами просили – нарисовать вам «картину маслом», не так ли?

— Всё так. Только вот мы еще посмотрим, как всё произойдет на деле.

— Разумеется, посмотрите. Прощайте!

Артист-предсказатель, отвесив короткий поклон, развернулся на пол-оборота и уже сделал шаг к двери, как вдруг вновь замер и произнёс:

— Извините, я забыл вам сказать, что завтра будет сильный дождь…

— Не врите. Завтра по метеопрогнозу с утра и весь день будет солнце и двадцать пять тепла.

— Нет, завтра будет сильный дождь, — решительно, но задумчиво и с выраженной грустью возразил артист, намеренно напирая на последнее слово. – Одна из ваших феноменальных камер зафиксирует побитый праворульный «Ниссан» — его водитель вздумает объезжать лужу, чтобы не облить водой пешехода, и в результате окажется на «встречке». За рулём там будет чудаковатый малый – не бойтесь, он не псих, а молодой учёный из подмосковного Пущино, который недавно сделал открытие в области молекулярной биологии и теперь колесит по России в поисках признания придуманного им нового лекарства. Заклинаю вас, не отбирайте у него права! Если вы это сделаете, то вас никогда не простят несколько тысяч человек, которые без этого лекарства обязательно умрут.

— Как скажете! — присутствие артиста в комнате с каждой секундой становилось для Лёхи всё более невыносимым, и, чтобы прекратить весь этот кошмар, он был готов подняться из-за стола и физически вытолкать предсказателя вон. Однако, переведя дыхание, он сдержался и даже с каким-то подобием улыбки пожелал напоследок громко и даже вполне доброжелательно:

—  Удачи на дорогах!

— Удачи на дорогах? – артист обернулся и даже вздрогнул. — Вы сказали про удачу? Повторили слово в слово дурацкий лозунг, развешенный по всем дорогам страны через каждый десяток километров? Как можете вы, русский офицер, профессионал, поставленный государством обеспечивать безопасность движения, предлагать гражданам за рулем полагаться исключительно на удачу? Запомните, молодой человек, – на дорогах должна властвовать не удача, а подтверждённая безопасность!

С этими словами артист еще раз энергично поклонился и закрыл за собой дверь. Спустя несколько секунд раздался неприятный скрипучий звук стартёра, затарахтел мотор, и жёлтый микроавтобус с артистом исчез с глаз долой.

В комнатку к  Лёхе немедленно поднялся дежуривший на улице старший сержант:

— Что-то долго вы! Гляньте, сколько штрафников скопилось!

Действительно, на обочине перед постом, теснясь и беспорядочно моргая аварийными огнями, стояло не менее двух дюжин остановленных его бойцами автомобилей и даже один двухэтажный автобус с чеченскими номерами.

Сержант вопросительно посмотрел в глаза командиру: «Что делать-то с ними будем?»

— Раздай документы и отпускай их на хрен! – решительно заявил Лёха. — Сорок пять минут на отдых, слушаем только оперативную волну.

Двое дежурных, раздав водителям документы, горбясь под тяжестью обязательных к ношению на посту бронежилетов, не без удовольствия заковыляли к  патрульному  автомобилю пить из термоса чай с бутербродами, а Лёха вернулся в комнатёнку постового здания, плотно притворив за собою дверь.

«Ну и денёк! – произнёс он про себя, и на какое-то время полностью отключился от происходящего вокруг. – Ну и денёк! Попал ты, Алексей Батькович! Классно попал! Погадал на свою голову, что называется! Нагадал, дурак, себе с три короба горя!»

Внезапно его ум пронзила острая и убийственная мысль: «А вдруг это был не человек? Человек ведь не может и не должен знать ничего подобного! Вдруг это был – чёрт, сам дьявол, нечистая сила? Где же, где его фамилия?»

Он немедленно разыскал на столе бланк административного протокола, который начал было заполнять, и прочитал записанное собственной рукой совершенно машинально: Невтеров Лев Францевич. «Ишь ты! Невтеров, а втёр мне по полной!» — усмехнулся Лёха собственному каламбуру.

Он пододвинулся к экрану ноутбука и ввел фамилию артиста в строку интернет-поиска. Все поступившие ответы говорили об одном: Невтеров Лев Францевич, бывший артист Кишинёвского цирка, сейчас проживает в Гатчине, является засуженным работником культуры и видным специалистом в области практического гипноза. На одном из сайтов утверждалось, что Невтеров когда-то работал внештатным советником Президента России, на другом – что он советник Министра по чрезвычайным ситуациям.

Прочитав всё это, Лёха приободрился. Нечистой силой, как выяснилось, здесь даже не пахло.

«Цирк! Кишинёв! Артистишка развёл меня, как последнего лоха!»

Но тотчас же, вспомнив поразительный «Айфон» шестой модели, показывающий в сверхвысоком разрешении фотографии ещё не наступивших событий, призадумался, и решил не торопиться с выводами. В конце-концов, в советники к Президенту абы кого не берут. Да и если дядька родом из Кишинёва, то он, скорее всего, должен быть цыган, а цыгане ведь гадать хорошо умеют… Ну да ладно, лучше цыган, чем чёрт! Горбинка у него ещё на носу, взгляд гипнотизирующий, фамилия какая-то непонятная, не русская  – значит, точно цыган!

Лёха взглянул на часы и с удовлетворением обнаружил, что минут через сорок он сможет сдать пост и отправиться домой. Это было очень кстати, поскольку после пережитых потрясений он имел твёрдое намерение выпить водки и затем спокойно всё ещё один раз обдумать и обмозговать.

Внезапно снаружи раздался громкий топот и в комнату влетел, тяжело дыша, дежурный сержант: «Взяточник разбился! Только что передали… Триста первый километр…»

Лёха вскочил, как ошпаренный, едва не опрокинув стол с ноутбуком и служебными бумагами.

— Как? Вадик разбился? Где? Почему?

— Не знаю, товарищ старший лейтенант. Только что по оперативной сообщили. Вроде занесло его – и прямо в опору моста! Хотите – переговорите сами! – и он протянул Лёхе свою шипящую и акающую рацию.

— Не надо, — равнодушно ответил Алексей и с тяжелым вздохом опустился в кресло. Выходило, что наговорённое ему кишиневским цыганом начинало сбываться.

Перед сдачей своей вахты Алексей переговорил по телефону с полковником N. и узнал, что аварию, в которой погиб Взяточник, уже разобрали, тело увезли, а изувеченный внедорожник Вадима грузят для отправки на экспертизу. Полковник также сообщил, что жена Взяточника в курсе случившегося,  и что похороны, скорее всего, состоятся через сутки.

На следующий день с раннего утра небо заволокли плотные тяжелые тучи, и весь день шел беспрерывный и тоскливый сильный осенний дождь. Циркач с «Айфоном» в прогнозе погоды тоже не ошибся. В тот же день побывал у Лёхи и остановленный по показаниям видеокамеры странного вида паренёк, объезжавший лужу по полосе встречного движения. Он был худой, придурковато-нервный, в рваном ярко-красном свитере, от которого разило потом и дешевым химическим одеколоном. В Лёхином разумении он совершенно не был похож на предсказанного ему вчера учёного, творящего спасительные открытия. На вопрос о месте своей работы паренёк стал называть скороговоркой какие-то непонятные аббревиатуры. «Из Пушкина, что ли?» — не выдержав, спросил тогда Лёха. «Да, да, из Пущино, из Пущино!» — радостно ответил тот. Ничего не говоря, Алексей молча протянул парню его документы и показал на дверь.

Вечером командир батальона организовал небольшую летучку, на которой решали, кто отправится на церемонию похорон разбившегося сослуживца. Как выяснилось, друзей у Взяточника было немного, и товарищей по службе на панихиде представляли сам полковник, кадровик, два майора из финуправления, трое подчиненных Вадима и недавно назначенный командир одного из взводов, которому полковник приказал поехать с ними. Алексей на похороны не пошёл, сославшись на проблемы у себя дома.

Погибшего сослуживца решили помянуть на девятый день, для чего в Управлении был накрыт стол, подойдя к которому после вахты каждый мог выпить стопку водки, закусывая бутербродом с копченой колбасой, свежими огурчиками и маринованными опятами. Возле поминального стола Лёха задержался почти на час, чтобы пообщаться с постоянно циркулирующими вокруг офицерами из других взводов и отделов.  Все разговоры велись о возможном сменщике Вадима, об оставленном им нешуточном наследстве и о том, что вдову Взяточника уже видели в компании с каким-то дагестанцем… Кто-то из молодёжи пытался рассуждать, что никто в их профессии не застрахован от сглаза и проклятия, что нужно почаще ходить в церковь, а также что следует обязательно съездить к чьей-то тётке в Вологодскую область за особым образом заговоренными оберегами…

В тот вечер Лёха не удержался и выпил водки едва ли не под полный литр. Садиться за руль в таком состоянии невозможно было даже в форме инспектора ГИБДД и с включенной на полную мощь цветомузыкой, поэтому домой Лёху отвозил один из молодых бойцов.

Следующим утром, толком не выспавшись и лишь едва придя в себя,  он явился в кабинет к полковнику с рапортом на однодневный отгул.  Рапорт полковник подписал сразу и без разговоров, и приободрённый Алексей сразу же отправился к судье.

Судья, обслуживающая Лёхин участок, была дородной и грузной казачкой лет шестидесяти, с властными манерами и непередаваемой способностью в одно мгновение менять свой взгляд с орлино-жёсткого и даже в чём-то свирепого на мягкий, приветливый и домашний. Когда Алексей заявился в её кабинет, она вела разговор с посетителем, который заметно волновался и ёрзал на стуле под этим её холодным и надменным властным взглядом. Алексей же был встречен взглядом второго типа, судья попросила его подождать здесь же, после чего вновь вернулась к прежнему разговору. Беседовавший с ней пожилой станичник, увидав эти метаморфозы, похоже, совсем стушевался и вскорости попрощался и ушёл.

— Лёшенька, миленький, защитничек ты наш! – буквально запела ему судья, когда они остались одни. – Давно не заглядывал, чайку хочешь? Или ты теперь по кофею специализируешься в основном? Эй, Светик-Семицветик, кофе и чай нам сюда! – с громкостью приказала она секретарю через приоткрытую дверь. – А у меня и пирожки есть с печёночкой, и капуста с яйцом, ты угощайся! Филиппыч мой сегодня свинью должен был резать, заедь на двор, возьми грудиночки себе на шашлычок.  Или тебе лучше шейку, она пожирней? Я уж не помню, что Екатерине твоей больше нравится.

— Проблемы у меня, Марья Николаевна, с Катериной. К матери она уехала.

— Ну и что? Который год с ней живешь? Четвертый или пятый? Ах, восьмой! Ничего, это самое время для размолвки.  Да ты её помани только – и вернётся.

— Ладно, Марь Николавна, я к вам не по этому делу. Там, может помните, от меня у вас одна дамочка нервная была на лишение прав по алкогольной статье. Так вот, есть новые обстоятельства… Алкотестер вроде барахлил тогда, совсем недавно ребята это выяснили. А доза у неё была небольшой, так что, может быть, стоит пересмотреть решение…

Судья посерьёзнела и уставилась на Алексея немигающим грозным и напряженным взглядом. Затем, явно преодолевая внутреннее напряжение, произнесла:

— Што это вдруг? Как пересмотреть?

— Ну вы, юристы, лучше знаете. Кассация там, апелляция…Вернуть права, короче.

Судья буквально вперилась в Алексея неподвижным и оцепеневшим взором. Потом глубоко вздохнула и ответила, чеканя слова:

— Та дама позавчера повесилась у себя дома под Волгодонском. Ко мне следователь сегодня с утра приезжал из тамошней прокуратуры. Но в своей записке она написала, что  претензий к суду у неё нет. И про тебя, вроде бы, в записке сказано то же самое… Ах, Лёша, Лёша… — тут глаза её подобрели и голос приобрёл даже какую-то нежную певучесть. – Если всё так близко к сердцу принимать… Зачем? Ты же еще парень молодой, а я за свою жизнь знаешь, скольких обидела? На десять, на пятнадцать лет в тюрьму отправляла, детей с родителями разлучала, у меня в зале и рыдали, и проклинали – ну и что? Да нет же, не обижала я никого. Что каждый совершил, то и получит, значит, такая у него судьба. И у этой дамы судьба такая, что в этом? А я вот даже, ты не поверишь,  фамилии её не помню и в архив за ней не полезу. Не моё это, и не моя в том вина! И каяться в церкви никогда не стану! Надеюсь, ты не за этим ко мне приехал?

— Да нет, тут понятно всё… Только вот не по-человечески как-то.

— А она что – ночью приснилась тебе? Зачем приехал? Или тоже где-то слыхал, что повесилась, или что она, вроде, собирается это сделать?

— Нет. Просто вспомнил, что мог тогда ошибиться. Она ещё говорила, что вина не пила, а просто полоскала рот эликсиром со спиртом. Мы потом на себе проверяли – да, такое возможно.

— Ну ничего, ничего. Не грусти. Ничего тебе за это не станется, поверь уж мне, старухе. Бог за неё тебя не накажет. От судьбы ведь не уйдешь. Она, судьба, всех нас захватывает и водит кругами – специально, чтобы мы не догадывались, что не сами по себе живём, а живём для чего-то и по чьему-то плану. Кругами, именно кругами судьба человека водит: ты чего-то ждешь, стремишься, а оно раз – и уйдет, ты тогда – за чем-то другим, и так вот вся жизнь идёт без остановки. А если бы не было этих кругов – нашёл бы каждый себе тихое спокойное местечко, и жизнь бы тогда замерла. А так – судьба каждого когда-то по полной шибанёт- и он, гляди, снова куда-то тащится, чтобы к потерянному вернуться. А вернуться кому-то можно, а кому-то – и нельзя! Вот так-то. И эти вопросы, Лёшенька, не мы с тобой решаем, а судьба. Только судьба.

— Да, всё правильно, Марь Николавна, только вот хотелось бы иногда самому на это всё как-то научиться влиять.

— Не повлияешь! Ничего ты не сделаешь! Если кому на роду написано умереть – умрёт, написано в тюрьму сесть – сядет. Тебе написано ловить, мне – приговоры объявлять. Объявлять, Лёша, только объявлять! Судьба сама приговор выносит!

— Не думал я об этом.

— Ясное дело, что не думал, молодой ты ещё! А вот я все эти моменты, Лёшенька, начала понимать, когда трёх детей родила и из них двух похоронила. Думала, всё думала, что что-то было не так, что поменять что-то могла была, должна… А потом вдруг пришла ясность, что ничего тут не поменяешь. От судьбы не уйдешь.  Кстати, как Катерина твоя, всё не беременеет?

— Нет, бесплодие у неё. Хотя она сама в это не верит и говорит, что это у меня проблемы. Ну а я сам –  как я сам ей скажу, что со мной всё в порядке?

— Точно в порядке?

— Точно, Марь Николавна. Вы – не Катька, у меня от вас секретов нет.

Судья еще более подобрела и рассмеялась:

— Ну ты герой! Орёл степной! Ладно, Лёх, не грусти, коньячку давай выпьем!

— Да рано ещё как-то…

— Ничего, я щас архивный час объявлю. Когда мы еще с тобой, а? – с этими словами она извлекала из ящика рабочего стола две хрустальные стопки и, не дожидаясь согласия собеседника, наполнила их до краев из небольшой фигурной бутылки. – «Метаксу» же в ГАИ пьют? Тогда — за встречу!

— За встречу. А вторую, Марь Николавна,  давайте-ка за упокой той, что повесилась.

— Ну ты прям как поэт! Когда таким чувствительным сделался? Ну что ж! Давай, тогда ты сам наливаешь!

Ничего не говоря, оба молча выпили за упокой самоубийцы. Третью рюмку судья предложила поднять за здоровье Алексея и его жены, на что Алексей пробормотал какую-то странную фразу, из которой следовало что-то вроде «надо постараться». Запив греческий коньяк остывающим кофе и дожевав пирожок с печёнкой, Лёха тепло попрощался с судьей и вышел вон.

Постояв некоторое время на крыльце краснокирпичного судейского здания,  он решил не возвращаться домой, а отправиться к однокашнику, который в девяностые служил под Лёхиным началом у авторитета. Теперь однокашник, ставший замглавы администрации района, содержал небольшую базу отдыха с баней, конюшней и катерами, где у Лёхи всегда была возможность остановиться и заночевать, не испрашивая для этого никакого разрешения.

Местечку было дано название «Виваси» – по имени знаменитого озера в Индиане, недалеко от Чикаго, на берегах которого в свое время любил отдыхать Аль Капоне. Скрытое от посторонних глаз за зарослями плакучих ив и акаций, оно было замечательно фантастической красоты природой тенистого и влажного приморского лимана, на побережье которого были выстроены аккуратные двухэтажные фахверковые коттеджи и отделанный резным дубом конференц-зал с восьмиметровым потолком и такой же просторной столовой,  где в прохладные дни зажигали камин и через слегка запотевшее окно, за которым сразу же раскрывалась водная гладь, можно было часами наблюдать за перемещениями уток и кружением чаек над волнами.

Лёха уже мечтательно представлял себе, как буквально через час он усядется возле этого своего любимого окна, подставив спину теплу, растекающемуся от камина, и будет бесцельно и отрешённо наблюдать за происходящим на воде и над водой, потягивая ледяное пиво. И что в этот прохладный осенний будний день он будет в «Вивасях» единственным постояльцем, и лишь к вечеру к нему приедет какая-нибудь девчонка… Внезапно раздался телефонный звонок – звонила Катерина. Голос жены показался ему необычно странным, и было из-за чего. Она сообщила, что только что приезжала в его дом и забрала свои вещи, поскольку приняла решение о разводе.

Отношения с женой у Алексея не клеились уже достаточно продолжительное время, однако речь о разводе не заходила ни разу. «Что ж! – подумал он. – Если к этому всё шло, почему я должен препятствовать? Я не испытывают к Катьке никаких особых чувств, детей нет, однако рвать семью я никогда не собирался. Но если этого хочет она сама – пусть так оно и будет!».

И он с заранее созревшей готовностью ответил, что против развода не возражает, добавив при этом, что если она что-то забыла в его доме, то она может приезжать за этими вещами в любой момент. И что против неё лично он ничего не имеет, зла не держит, жаль только, что она бесплодна и у них не получилось завести детей. Закончив разговор и попрощавшись с уходящей женой, он затем небрежно бросил мобильный телефон на пустое переднее сидение своего «Форда» и поддал газу.

Вопреки ожиданиям, в  «Вивасях» Алексей  оказался не один.  Там уже собралась небольшая, но достаточно шумная компания в составе капитана, двух майоров и полковника Роснаркоконтроля.  Познакомившись, они предложили Лёхе присоединиться к их столу, поскольку у них уже всё было заказано и ему совершенно не потребовалось бы ждать, наблюдая голодными глазами за чужим пиршеством.

Наркополицейские оказались ребятами общительными и весёлыми. Правда, было непонятно, что именно они отмечают за столь обильным дорогим столом – то ли чей-то день рождения, то ли какую профессионально значимую дату.  Полковник, которому было лет сорок пять, держался не по возрасту солидно и даже высокомерно, лишь изредка отпуская в адрес подчинённых короткие реплики, напоминающие команды. Зато пил он, напротив,  чаще и больше остальных,  в промежутках между тостами самостоятельно доливая себе водки. Возможно, подумал Лёха, полковник прибыл сюда с единственной целью – крепко и быстро напиться. Молоденький капитан, напротив, похоже присутствовал на подобного рода застолье в первый раз, поэтому в основном либо молчал, сосредоточенно уплетая салаты и бастурму, либо вылезал с какими-то не очень уместными и не вполне складными  рассказами и впечатлениями. Зато оба майора гуляли и веселись от души, громко споря за право «затостироваться», травя анекдоты и даже пробуя петь дуэтом. Между делом, один из них поведал Алексею, как весной он лично разбросал семена конопли по полям, засеянным местным фермером, за лето конопля поднялась на метр выше пшеницы, в середине августа фермера взяли под стражу и теперь, буквально только что, вытряхнув душу, отпустили домой. Алексей прослушал этот рассказ без особого энтузиазма, чем, по-видимому, заронил в душу майора какие-то сомнения по поводу одобрения данной экзекуции. Тогда майор налил Алексею и себе водки до краев и предложил выпить «за законность на века». Опрокинув стопку, он отёр рукавом губы и пояснил, что тот фермер «по жизни – большая сволочь» и что его неплохо было бы «закопать»; тем не менее, ему позволили вернуть кредит, взятый весной  в Россельхозбанке, и даже оставили немного денег на посевную.

Чтобы разрядить внезапно образовавшуюся между ним и майором напряженность, Лёха теперь уже сам налил ему и себе и ответил, что если каждый будет заниматься своим делом и в дела посторонних не станет лезть, то вот тогда и будет всё хорошо. Майор наркоконтроля с горячностью поддержал этот тезис, добавив, что если бы фермер работал бригадиром в агрохолдинге, то гулял бы на свободе. А так – «полез, куда не надо, и схлопотал по бубну, мать его»!

Затем оживился угрюмый полковник, сообщивший что скоро сюда «приедут девки», а на чей-то последовавший сразу вопрос о том, насколько после такого стола девки окажутся аппетитными, метнул под всеобщее ржанье и возбуждённый гул: «Девки бройлерные, смотри, не подавись!»

Лёха с удовлетворением отметил, что девок привезли пять штук – то есть одну для него самостоятельно добавила к заказу наркополицейских управляющая «Вивасями» родная тётка его приятеля из райадминистрации. «У нас тут сегодня две киевляночки и даже одна москвичка!» — церемонно объявила она, запуская девушек в столовый зал. Приятно всё-таки, когда тебе выказывают уважение такими незаметными на первый взгляд любезностями! С утра нужно будет не забыть отблагодарить управляющую даму!

Пока изрядно захмелевшие борцы с зельем выбирали себе хохочущих подруг, пощипывая их под мышками и похлопывая по упругим ягодицам, Лёха взглядом вызывал одну из них к себе и, не попрощавшись, удалился к с ней в коттедж.

Ему досталась весёлая черноокая «киевляночка», услужливая, любезная, с редкой очаровывающей теплотой объятий и завораживающим слегка гипнотическим взглядом, проникающим из под длинных и неподвижно-торжественных ресниц. Считавший себя вполне избалованным доступной женской плотью, Лёха, тем не менее, с удивлением отметил необычную, давно не испытываемую остроту от встречи с этой особой. «Неужели это всё от того, что я с сегодняшнего дня – уже разведён?» — подумал он, и, глубоко выдохнув, откинул голову через прохладною упругую мякоть подушки. Его подруга, профессионально играя свою роль, сделала вид, что прижимается к нему, и в таком полуоцепенении, готовом в любой момент прерваться взрывом страсти, лежала рядом, следя за его губами и взглядом.

— Ты в самом-то деле из Киева? – сонно спросил её Алексей.

— Да нет, работала там в агентстве с год, — ответила девушка, немного задумавшись.-  А так я из Луганска.

— А… Скучно дома, поди?

— Скучно. Здесь тоже – скучно, но не так. Там можно от тоски умереть.

— Ну, давай тогда, двигай к нам в Россию насовсем.

— Да кому ж я тут нужна?

— Это верно, — негромко протянул Алексей. – У нас если не встал в свою обойму – то, считай, тоже не живешь. Ни авторитета, ни денег. А если что-то заведётся у тебя выше твоей нормы – тотчас заберут.

— А какая тут у вас норма? – спросила она, внезапно оживившись.

— У всех она разная. Вот я за свой труд имею право здесь у друга погулять. Мой начальник уже ездит во Францию кататься на горных лыжах. Генерал из Управления отдыхает на яхте в Хорватии, и к нему туда даже губернатор попить виски наведывается. А у зама губера по силовым структурам – статус еще выше. Я вот, может быть, тоже могу накопить деньжат и купить себе яхту. Но делать этого, по понятным причинам, не буду.  Зачем лезть не в своё? Вот и ты – занимайся свои делом, и всё со временем наладиться. Может, замуж выйдешь за нормального какого пацана…

— Да кто ж меня возьмёт? Я в сказки о Золушках давно не верю.

— А ты не стремись к богатому и сильному. У меня, вон, во взводе четверо бойцов холостые. Институтов не кончали, но чем не мужья? Ты, главное, пойми, что человек должен быть в свой обойме. Пока ты там – ты живешь, зарабатываешь и у тебя всё хорошо. Как только вылетаешь – пиши пропало. Прибьют и зароют.

— Ну отчего же сразу убивать? Ведь можно сменить работу, да?

— Да ты пойми, глупенькая, — подобревший Лёха решил сжалиться над наивной девчонкой и слегка поучить её жизни, — человека у нас не работа определяет, а место в обойме. Ну что ж ты – в дворничихи пойдешь, в прачки? Так тебя там таджики прибьют как чужую. Чтоб работа нормальной была, ты должна быть в ней кому-то конкретно должна, за что-то отвечать. За это тебе тоже назначат подчинённых, дадут какую-то власть, расскажут про порядок – и вперёд. А вывалишься – пеняй на себя.

— Но есть же законы… Живи, не нарушай, и тебя не тронут. С огорода кормиться можно, если что. Скотину завести, курей – мы ведь так и жили под Луганском, почти всё – своё…

— Эх, дурёха ты, дурёха… Размечталась! Свинка, курки, огород, всё своё…Живешь себе и радуешься! Сказки всё это, ты уж мне, менту, поверь. Или бандиты придут, и ты будешь на них со свой свинкой пахать, либо… — тут он на несколько мгновений замолчал, подбирая правильные слова, — придут другие, и ты им ещё больше заплатишь. А не отдашь – найдут у тебя в хлебнице типа маковой шелухи, и закроют лет на пять. Если некому прикрыть – пиши пропало, не уцелеешь у нас.  А чтобы тебя прикрывали, ты должна быть в обойме, то есть в каком-то реальном клане состоять, поняла?

— А если я машину куплю и стану таксистом? У меня папа был водителем, и у самой у меня права есть. Говорят, таксисты нормально зарабатывают.

На эти слова Лёха улыбнулся и даже ласково провел ладонью по девичьей голове:

— Вот быть таксистом – это можно. Если отсюда далеко не станешь уезжать – я тебя, такую красавицу, всегда прикрою. В беду не дам. А так, — заключил он грустно, — даже не суйся.

— А замуж ты меня бы взял? – то ли осмелев, то ли решив сменить тему разговора, вдруг спросила она Лёху.

— Давай лучше спать, — невозмутимо ответил тот. – Я встану в семь, пожрём на завтрак бекона, тут его хорошо готовят. Если тебе в город, то можешь поехать со мной. Спи, давай.

 

II

По прошествии этих двух недель, оказавшихся столь насыщенных событиями и необычными переживаниями, в жизни и службе Лёхи вновь воцарились столь ценимые им размеренность и порядок. Из-за ухода жены времени стало больше, и он начал дольше задерживаться на дежурствах и даже подменять иногда своих сослуживцев.

Определённым образом изменился и стиль его работы. Значительно чаще после разговора с нарушителем он стал ограничиваться «устным разъяснением» и отпускал восвояси, либо же выписывал документы на денежный штраф в тех случаях, где раньше безоговорочно отбирал права.

Нельзя сказать, что каким-то образом существенно поменялись критерии, по которым наш старший лейтенант вершил свой суд. Он по-прежнему проявлял снисходительность к чиновникам и работникам крупных и известных фирм, статус которых он всегда ценил и не осмеливался подвергать ни малейшим сомнениям.  Не трогал он, как это и водилось всегда, действительных и отставных сотрудников МВД и их «старших братьев» из соответствующих ведомств. Не трогал, по возможности, и людей с корочками ветеранов боевых действий – если, как говорится,  на войне тебе повезло, то пусть везёт и дальше. Старался ограничиваться штрафами и не отбирать права у водителей из Дагестана, Чечни и других кавказских республик, зная, что получение ими новых прав у себя дома – вопрос только денег или родственных связей в местной полиции, а в тех случаях, где денег и связей нет, лишение водителя работы с лёгкостью сможет понудить его самого и его домочадцев взяться за оружие. А поскольку периодические командировки в эти горячие точки являлись для Лёхи и его коллег неприятной и неизбежной, как головная боль, необходимостью, то, по общему согласию, никто не желал усложнять и утяжелять себе жизнь избыточным усердием.

Всё также по-старому бесшабашно носились по трассам и горячие молодые станичники, не опасаясь видеокамер и жезлов инспекторов. По-прежнему катились к югу и в обратном направлении разноцветные и разномастные авто тысяч и тысяч обычных граждан из Москвы, Тулы, Воронежа, Нижнего Новгорода, Твери, Рязани, Курска, Санкт-Петербурга, Калуги и многих других российских городов, постепенно уменьшаясь в своём числе к зимним месяцам, но даже и в мёртвый сезон всякий раз немного возрастая к концу рабочей недели и в выходные дни. Периодически из общего потока изредка вырывались сумасшедшие гонщики на дорогих новых внедорожниках или спорткарах с красивыми номерами, словно испытывая, не считаясь с собственными интересами,  внимание и расторопность постовых.  Разумеется, подобных типов приходилось тормозить и оприходовать по полной программе. Тем не менее, своим намётанным взглядом Алексей узнавал, спустя какое-то время, былых лихачей, которые снова были на гребне драйва, со своими прежними правами, номера и даты изъятия которых можно было легко проверить по компьютерной базе,  и при этом совершенно ни в чём не раскаивались.

Как нам всем хорошо известно, именно многотысячные потки рядовых авто с их скромными и безответными водителями, направляющимися то ли на курорт, то ли к тёще за вареньем и маринадом, то ли просто выпить с приятелем, с которым не виделись четверть века,  то ли в командировку или по иной неафишируемой служебной или частной надобности, экономя на дорогих авиабилетах и используя возможность прикупить на обратном пути  пару мешков картошки да лука, – именно они составляли и составляют то бесконечное, бескрайнее стадо, в которое охотники периодически запускают свои безжалостные гарпуны. Водитель, следующий в стаде, может три, пять, семь, десять раз беспроблемно прокатиться из конца в конец по автомагистрали, становящейся с каждым годом всё более удобной и красивой, однако рано или поздно, в силу безжалостного закона больших чисел, гарпун поразит и его. Ему обязательно объявят об одном из, казалось бы, ничтожных и малозначимых в процессе долгого и утомительного пути нарушений, вроде случайного наезда на сплошную линию или превышение скорости в зоне действия неведомого знака, после чего отберут права.  Отберут, разумеется, не в расчете на то, что водитель станет более внимательным и дисциплинированным, а в интересах поддержания общего порядка. И лишь, обратите внимание, во вторую очередь – в расчете на гешефт. Неважно, где это гешефт будет принесён – в постовой ли будке, в кабинете ли батальонного или полкового командира ДПС или же в прокуренной комнатёнке местного адвоката, знающего, как «закрыть дело» в суде, – принципиально лишь то, что эта данное жертвоприношение обязательно должно быть совершено. Не говоря уж о том, что любого строптивца всегда можно «продуть» и обнаружить, если уж всё к тому клонится, убийственные для безопасности движения нужные промилле «остаточного алкоголя».

Если шофёры большегрузных фур и частных междугородних автобусов хорошо знают, где и кому нужно заплатить подорожную подать, и отправляются в рейс не просто с точно рассчитанной суммой, но и с купюрами, уже разложенными по карманам и бардачкам на транши без сдачи,  то для всего этого миллионного стада безответных автомобилизированных граждан не существует ни расписания, ни прейскуранта. Кому как повезёт.  Если ездить часто и регулярно, то, скорее всего, удельная величина приношения в расчете за рейс окажется суммой незначительной и неинтересной – иначе кто бы садился за руль? С другой стороны, кого-то гарпун охотника может поразить в самый неподходящий момент, разрушить планы и даже поломать жизнь. Но от подобного рода ударов судьбы, согласимся,  не застрахованы даже пешеходы, на путях которых изредка могут оказываться открытые люки, а на головы — сваливаться с карнизов кирпичи.

Каюсь, сравнение работы дорожного полицейского с гарпунной охотой – не более, чем авторская метафора. А широко распространенное в народе мнение  о том, что смысл работы полиции состоит в том, чтобы обирать граждан – ложь и клевета. Всё и одновременно и проще, и замысловатей.

Для Алексея и его сослуживцев этот миллионный поток представлялся не более чем безликой материей, с которой им поручено работать. «Не-материей» были лишь отдельные категории водителей, различаемые  в качестве самостоятельных субъектов, занимающих в общественном устройстве то или иное существенное или хотя бы различимое место. Остальные были неразличимы. Разумеется, у каждого из «остальных» могли существовать должности, статус, какие-то безусловные заслуги – однако полицейский имел право и даже в известной степени был обязан их не видеть. Только так этот миллионный поток можно было направлять к местам назначения без эксцессов, в ровном и дисциплинированном строю. Только так можно было уйти от кошмара совсем недалёкого прошлого, когда едва ли не через день приходилось разбирать страшные аварии и собственными руками вытаскивать из искорёженных кабин обезображенные и бездыханные человеческие тела. Сегодня этот ужас потихоньку уходил в прошлое, и всё —  благодаря гарпунной охоте, заставляющей стадо быть собраннее и дисциплинированней. Попадаются, как везде, либо слабые, либо невезучие.  Слабые и плохо подготовленные сами виноваты, что сели за руль. А за невезучих, как известно, отвечает Её Величество Судьба, а не дорожный инспектор.

Для всякого инспектора основной человеческий поток, движущийся на колёсах через его пост, должен оставаться безымянным и неразличимым. Подобно тому как, вкушая бифштекс, никому не стоит задумываться о судьбе и страданиях несчастных животных, мясо которых было использовано для данного блюда.

Имелся, конечно же, и ещё один деликатный аспект, связанный с тем, что за залечивание гарпунной раны жертвам приходилось платить немалые деньги. Лёха, как известно, в силу своей принципиальной  неподкупности мзды на брал, однако ни для кого, включая его самого, не было секретом, что по открытым им делам гешефты собирали другие.  Тем более, что конверты, каждый месяц передаваемые ему полковником N., он принимал без вопросов, как часть не им заведенного порядка. Но если разобраться, речь во всём этом шла не более, чем о банальном взимании налога с миллионного стада. Во-первых, далеко не каждый член стада приобретал своё авто и поддерживал свой тот или иной образ жизни, сполна заплатив государству положенные налоги. Во-вторых,  обычные налоги в своей массе растекаются по ведомствам и штатным расписаниям и почти поровну достаются тем, кто по-настоящему трудится и не жалеет себя, и тем, кто только делает вид, что ходит на службу. Мало ли бездельников  и лентяев хотя бы в Лёхином взводе! Наконец, если практически любой не связанный со службой человек имеет возможность где-то на стороне втихаря подработать, то строевой офицер дорожной полиции такой возможности практически полностью лишён. Поэтому финансовый механизм, сформировавшийся и прошедший всю мыслимую и немыслимую огранку на отечественных автодорогах, в целом справедлив и вполне законен. Да, в своих частностях и деталях он, возможно, неизбирателен и жесток, однако в общем и целом – эффективен и правомерен.

Даже после последних невесёлых событий наш герой ни в коей мере не подвергал этот механизм сомнению. Наоборот, получив возможность поразмыслить над различными его аспектами, Алексей только усилился в своём мнении о том, что за годы шлифовки он достиг если не совершенства, то уж точно высокой степени зрелости и гармонии интересов. Да, да, именно гармонии, поскольку истинным интересом водителей и их пассажиров, вечно сетующих на поборы и притеснения, является сама их жизнь и безопасность, возвращаемые им взамен. И возвращаемые, если сравнить с ещё совсем недавним прошлым, в значительно большем объеме.

Тем не менее, сделанные странным артистом пугающие предсказания, уже начавшие сбываться, с властной неумолимостью понуждали Алексея хотя бы в чём-то начинать изменяться.

И вчерашний Лёха, подчиняясь давлению этого могучего внутреннего голоса, стал становиться другим. Сначала он заставил себя стать более внимательным к людям, попавшимся к нему на разбор. Затем придумал целый обряд – начинал выписывать временное разрешение, и, если водитель покорно с этим соглашался, не предлагал денег и не пугал карами и казнями египетскими со стороны только одному ему ведомых «больших людей», то тогда он картинно рвал «времянку» и возвращал документы изумлённому до слёз бедолаге. Спустя ещё какое-то время практически всем, за исключением самых что ни на есть отпетых нарушителей, Алексей стал выписывать лишь официальные штрафы или ограничиваться наставлениями с пожеланием «больше не нарушать».

Алексей понимал, что своими действиями он вносит нарушение и диссонанс в отработанный до совершенства механизм, поддерживающий порядок на дорогах, однако рассчитывал, что данная инициатива не окажется фатальной. Более того, он задумывался даже о том, что практикуемая им отныне гуманизация тем или иным образом со временем проявит себя с лучшей стороны. И если раньше он гордился своей беспристрастностью и жесткостью, напоминающими людям о том, что в полиции работают достойные и неподкупные сотрудники, то теперь ему стало казаться, что, столкнувшись с его доброжелательностью, граждане в значительно большей степени начнут уважать полицейское ведомство и следить за собственной дисциплиной.

Беда, однако, состояла в том, что после подобной новации Алексея, полностью совпавшей с поразившей всех страшной гибелью Вадима-Взяточника, желание «стать мягче» сделалось навязчивой идеей для значительной части инспекторов. А для отлаженной системы неформальных взаимоотношений и расчётов в полицейском ведомстве, тянущейся, по слухам и предположениям, до уровней весьма и весьма высоких, подобное послабление не могло не оказаться губительным и трудноисправимым.

В конце октября полковник N., вопреки обыкновению, не вручил Алексею привычного конверта с деньгами. Судья Марья Николаевна, к которой Алексей несколько раз заезжал по служебным делам, больше не потчевала его домашними кренделями и коньячком. Какие-то неуловимые, но напряженные и тревожные перемены,  начавшиеся во взаимоотношениях между Алексеем и начальником штаба батальона, быстро распространились по более широкому кругу офицеров, достигнув уровня ровни в лице командиров патрульных взводов. После тяжелого и молчаливого празднования старого Дня милиции сделалось совершенно ясно, что внутренний климат в коллективе с каждым днём становится всё хуже и хуже, и что необходимо что-то срочно предпринимать.

Поэтому, когда в двадцатых числах ноября полковник N. пригласил большую группу офицеров, в том числе и Алексея, отдохнуть всем вместе в бане, полицейские вздохнули с облегчением: напряженность сойдёт, быть разрядке или даже возврату к прежнему привычному и устраивавшему всех порядку и образу взаимоотношений.

Посиделки в бане являлись чем-то вроде батальонной традиции, заведенной в незапамятные времена. Но если когда-то для этих целей заказывали муниципальную помывочную, то в новейшие времена не стало отбоя от предложений посетить те или иные недавно возведенные дворцы чистоты. Тем не менее полковник, во избежание кривотолков, сторонился частных саун и салонов, предпочитая неформально решать профессиональные проблемы на «территориях» государственных ведомств или крупных и уважаемых в области предприятий. Последний раз, в августе, они общались в великолепной бане, выстроенной в подвальном этаже одной из налоговых инспекций.  На этот раз свою площадку предложил крупный племенной животноводческий комплекс, известный на всю страну.

Уже сами сборы в необычный СПА-салон, выстроенный директором животноводческого комплекса для приёма сановных гостей, наполненные шутками о содержащемся там «огромном числе тёлок», доступ к которым будет открыт полковником для особо отличившихся офицеров, располагали к весёлому и комфортабельному тим-билдингу. Ожидания не были обмануты – за неказистой, крашеной суриком железной дверью в затрапезной кирпичной стене внезапно распахнулись просторные хоромы, отделанные мрамором и бронзой, с дубовыми сервантами и глубокими кожаными креслами. Столы ломились от разнообразных закусок, среди которых на почётном месте возвышалась внушительных размеров креманница, до краев заполненная осетровой зернистой икрой. Предстоящий пир украшали многочисленные бутылки одной из лучших дорогостоящих отечественных водок, большая часть которых терпеливо дожидалась своего часа за хрустальной дверью холодильного шкафа.

Полковник N., человек опытный, всезнающий и мудрый, не стал с самого начала задавать никакой темы или направлений разговора, предпочитая, что после пропарки с березовыми и дубовыми вениками и первых четырех-пяти рюмок, когда беседа завяжется и потечёт по одному ей известному руслу, никого не обижая и не напрягая, он произнесёт нужные слова и добьется необходимого ему результата. Так оно и получилось.

Когда после тостов за прошедший праздник, за здоровье, службу и любовь Алексей, наконец-то, почувствовал долгожданное расслабление мыслей и разливающуюся по телу блаженную теплоту, к нему подсел облаченный в белоснежную тогу полковник.

-Лёша, сынок! Замотался я совсем, ты уж извини, что не прореагировал на твои проблемы. Жена ушла – это ведь не шутка!

— Спасибо! Да вы бросьте только взамен меня горевать – ушла, пришла… Женщин ведь много.

— Да ты прав, молодчина! Нечего нос вешать. А то мне чего-то все говорят, что ходишь ты расклеенный какой-то… А ведь твой взвод у нас – флагманский! На тебя равнение, на тебя все смотрят!

— А зачем? Чем я им так приглянулся? Обычный был пацан…

— Был обычный, стал отличный. Есть  в тебе, Лёша, какой-то внутренний стержень… не знаю, как точно выразиться… особый ты, не похожий на других. Ведь когда мне спустили план на кадровый резерв, я, не задумываясь, тебя туда поставил. Ты уж прости меня за нескромность, но ты для меня – словно сын родной!

— Да будет вам, товарищ полковник! Перехваливаете.

— Ничуть не перехваливаю. Давай-ка за тебя, парень, выпьем. За твою удаль, за твою стать. Специально закусывать не буду – гляди!

И с этими словами полковник опрокинул в себя здоровую запотевшую стопку. «Грамм сто, не меньше!» — подумал Алексей, и тоже выпил такую же.

Потом где-то в стороне заспорили из-за смены музыки, и полковник, величественный и статный, как патриций, по деловому удалился разнимать спорящих.

Алексей понимал, что в значительной степени является виновником всей этой сегодняшней вечеринки и что у полковника имеется к нему серьезный разговор, который еще предстоит, и в котором, увы, ему с неизбежностью придется принять условия, предлагаемые начальником. В лучшем случае он добьется каких-то незначительных уступок и оговорок – а зачем? Разве они очистят его душу? Разве сможет он изменить условия игры? Он, маленький, системный человечек, винтик, непонятно с чего, от какой такой слабости вздумавший изменить не им однажды заведенный порядок. И изменить – после очередной рюмки это стало ему до предела ясно и очевидно – не во имя дела, не во имя коллектива, в конце-концов, а исключительно ради себя, ради своего внутреннего спокойствия, ради своей минутной слабости… Да, полковник может даже и не подходить теперь к нему. Он просто прикроет самодеятельность и гуманизм и вернет всех к прежнему порядку. Ничего не изменится на дорогах, зато в батальоне всё вновь встанет на свои места.

«Или, — неожиданно подумал он об обратном, — мне стоит на всё плюнуть и сказать, что я остаюсь на своём? Что снится мне по ночам не ушедшая жена, а та, что повесилась из-за меня… Что на это он мне ответит? Ответит, что офицеру должно быть на всё наплевать? Ну, не даст повышения, выгонит, в худшем раскладе. Ну и хрен. Устроюсь куда-нибудь в охрану, в службу безопасности. Ведь репутация у меня – высший сорт. Или перейду в наркоконтроль…»

«Ну ты даешь, Прямой, явно перепил! – внезапно резанула его следующая мысль. — Про наркоконтроль вспомнил! Чтобы вместе с тем уродом честным людям коноплю в огороды подкладывать? Нет уж!»

Между тем, пьянка набирала обороты. Официантки уже вынесли вон более десятка порожних водочных бутылок, запас спиртного в холодильном шкафу понемногу начал редеть, все разбрелись по своим местам в ожидании горячих блюд. На горячее под аплодисменты и громкие здравицы принесли пять молочных поросят и два огромных посеребрённых ковша с аппетитными, продолжающим дымить ароматами вишни и ольхи, кусками запечённого мяса.

С открытием второй серии застолья продолжили по очереди пить за звания,  за жён и подруг, за отсутствующих и навсегда ушедших, за малую и большую родину, за профессию, за девушек-сержантов, за оружие, за честь, за здоровье по второму и третьему кругу, за компанию и, конечно же, за удачу на дорогах. Полковник к Алексею больше не подходил. Похоже, он принял лишнего и теперь сидел красный, как рак, держа голову неподвижно, приподняв вверх подбородок и жадно хватая воздух заметно приоткрытым ртом. Видимо, у него сильно болел затылок, потому что он периодически пытался массировать себе шею, неуклюже задирая и заламывая назад толстую руку. «Жаль старика. Если это всё из-за меня – то я свинья. Ведь он, сколько помню,  никогда так не напивался… Пойду, скажу ему, что никаких проблем у нас теперь не будет, пусть успокоится» — решил  Алексей.

Он подсел к командиру и уверенным, хотя уже и не совсем твёрдым от набранного хмеля голосом произнёс: «Про-проблем не будет!». И, словно в подтверждение этого, налил в полковничью рюмку немного свежей водки, после чего принялся искать, из чего бы выпить самому. Прихватить свою рюмку он забыл, поэтому пришлось, извиняюще взглянув на сидевшего рядом капитана, вылить на пол содержимое его бокала и наполнить его для себя – тогда уж до краёв.

Когда они согласно выпили, стало ясно, что полковник не столь пьян, как Алексею только что показалось. Во всяком случае, глаза его загорелись, и он всем корпусом развернулся для разговора. Потом, решив, видимо, что разговор лучше провести в отдалении от стола, встал и пригласил Алексея проследовать к дивану.

-Знаешь, Лёш, — начал он негромко. – Я бы рад тебя поддержать. Всё ведь ты правильно делать начал. Мне ж мониторщики из областного Управления уже давно докладывать стали, что в народе разговоры пошли – мол, меньше поборов стало разных, больше порядка на дороге… Мне, старику, с этим бы — и на пенсию! А ты знаешь, я ведь многих важных людей твоей инновацией задел. От генерала сигнальщик, понимаешь ли, приходил один. Всё ли в порядке, интересовался, не стряслось ли что у нас? Все вдруг мной начали интересоваться! Помощник губернатора звонил по какой-то ерунде, я даже не помню, по какой. Я его спрашиваю прямо – о чем хочешь говорить? А он гад, ушёл, сказал, что свяжется позже… Вот так-то, Лёша, крутит и крутит меня система, и выкрутиться пока не могу…

Поскольку количество выпитого напрочь исключало возможность говорить полунамёками, Алексей решил не прятаться и спросил напрямую:

— Денег, что ль, мы им перестали поставлять?

— Да, Лёша, денег, денег… Они,  эти деньги, со времен царя гороха за нами записаны, и никуда ты от них не денешься. Всё посчитано, с меня за месяц два с полтиной миллиона ждут. Ты прикидываешь? Два с понтом лимона! За двенадцать лет, которые я тут служу, я без малого десять лямов баксов им туда забросил! А ещё ведь нужно и вам, и себе хоть каплю оставлять – чтоб не стыдно было перед людьми. Поганая, чёртова работа это, Леша! Понимаешь? Говёная и по-га-ная!

Алексей не очень согласно, но различимо кивнул. Полковник принял этот знак, и продолжал:

— Ты не вовремя перемены начал. Меня не предупредил, выставил дураком перед этими уродами… Да я не ругаю тебя, не ругаю! Сам бы тебе сказал, когда политику стоит менять. И получили бы мы с тобой и ордена, и премии, всё бы нашим тогда было… А вот сейчас – нельзя. Никак, видишь ли, нельзя.

— Понимаю, но только что случилось?

— Тебе этого и не надо знать. Молод ещё. Вот сменишь меня – и узнаешь разные тонкости, вокруг которых мир вращается. Потом узнаешь… Там ведь, в том мире, ты удивишься, всё наоборот. Когда журналюги про дом с бассейном, что у Взяточника  остался, пронюхали, я думал – ну всё, прикроется лавочка. А она, ты не поверишь, не только не прикрылась, но те мне за Взяточника ещё и планку задрали. Мол, жируете, сволочи, нечестно делитесь!.. Ну да ладно, ты, я вижу, совсем сегодня – как не свой. Давай-ка выпьем – и всё забудем! Всё плохое — вон!

Они ещё раз выпили, обнялись, и полковник поцеловал Алексея в шею. Затем он вернулся к своему столу и принялся с аппетитом доедать порядком остывшую поросячью спинку.

Алексей остался сидеть на диване и на какое-то время задремал с головою, наполненной шумом, звонами и голосами и при этом совершенно без каких-либо мыслей. Он очнулся, когда услышал ворвавшийся в привычный гул застолья стук каблуков кого-то из обслуги и громкий женский голос: «Полковника к телефону! Срочно! Полковника к телефону! Помощник губернатора звонит!»

Полковник инстинктивно вскочил, вытянулся в строевую стойку и схватил телефон. В своей банной тоге он смотрелся величественно и немного смешно одновременно. Правда, разговор, судя по всему, складывался отнюдь не смешным – лицо полковника на глазах темнело, молодецки расправленные плечи опускались, и через короткое время он почти что рухнул на стул. Затем попрощался с собеседником, отложил телефон в сторону и громко произнес: «Ехать! Срочно ехать в Большой Дом!»

Его тотчас же окружили офицеры, наперебой предлагая остаться и поехать завтра с утра. Действительно, вид и состояние полковника явно не годились для встречи с высокопоставленными чиновниками. Для своих лет он выпил более чем достаточно, чтобы едва держаться на ногах, его быстро отёкшее от нервного волнения лицо было бордово-красным, на висках и шее высоко выступили сосуды, а взгляд маленьких глубоко сидящих глаз сделался колючим и злым. Уговоры оставаться продолжались, но он их решительно пресёк, резко поднявшись и стукнув кулаком по столу.

Дождавшись, когда вокруг него вполне установится тишина, он негромко, медленно и как-то шипяще-зло стал говорить.

— Эти крысы из главка только что завизировали приказ на командировку двух рот в Ингушетию. Завтра с утра приказ ляжет на подпись к губернатору, и сразу же потом сто шестьдесят сотрудников с вами во главе отправятся туда под пули. Я вас всегда отмазывал, сейчас не получилось. Не буду говорить, почему. Теперь вот поеду домой, возьму и отвезу туда свои деньги, и, — тут он зажмурился и наотмашь, со свистом рубанул ладонью по воздуху, — и конец всему! Всему конец!

Немедленно вокруг стали раздаваться, состязаясь в громкости один с другим,  голоса о том, что до утра-де никуда ехать не надо и что неплохо по такому поводу было бы всем скинуться. Полковник короткое время пребывал в оцеплении, но потом пришёл в себя и заорал:

— Вы что-о – скинуться!? Чтобы завтра во всех газетах, во всём Интернете обо мне писали? Эх, зря, зря я всё вам рассказал! Если б не подловил меня этот прохвост, эх, как же не вовремя подловил, как не вовремя! И ведь я и им должен, и перед вами в долгу…Разорваться, на части разорваться мне, что ли?

С нескрываемым выражением обиды и даже презрения он оттолкнул чьи-то руки, помогавшие ему стоять, и попытался двинуться по направлению к комнате, где была оставлена одежда. Однако ноги полковника вскоре стали заплетаться, и если бы не подоспевшие ему на помощь сослуживцы, он бы непременно рухнул навзничь.

«Товарищ полковник, товарищ полковник! Вам нельзя, вам нельзя в таком виде! Поспать бы вам часок, опохмелились бы!» – слышались наперебой испуганные голоса доброжелателей. Кто-то даже крикнул обиженно и немного зло: «Да ведь и в самом деле нельзя же так! Из огня да в полымя! Вы же на части разорвётесь!»

Неожиданно для всех на пути процессии, поддерживающей полковника по дороге в раздевалку, возник молодой глазастый лейтенантик, которого пригласили в офицерскую баню едва ли не в первый раз. Было известно, что по прошлой своей работе он был ветеринарным врачом, сбежавшим от хронического безденежья.

— Я знаю, я знаю, — громкой скороговоркой начал говорить лейтенантик, — я знаю, что надо делать! Спирт в организме надо заморозить! Пусть наглотается льда, льда из холодильника – на время встречи с губером хмель и отступит!

— А потом? – крикнул кто-то издалека.

— А потом, после разговора, пусть согреется и отоспится, к обеду всё желудок переварит…

— Давай сюда лёд! – громыхнул командирский голос полковника.

Все дружно начали искать лёд, но морозильники, как на грех, оказались пустыми. Бывший ветеринар удалился в какую-то боковую комнату и вскоре выбежал оттуда с дымящейся колбой в руке:

— Вот, нашёл! Жидкий азот. Щас мы тут наморозим льда…

— Осторожно!…

— Не мешай ему, он знает…

Принесли несколько тарелок с водой, и ветеринар, обмотав руки полотенцами, стал лить жидкий азот на воду. В шипящем облаке пара одна тарелка треснула, и вода, не успев замёрзнуть, пролилась на пол. Другую тарелку, как оказалось, поставили с перекосом, и  вода вытекла из неё до того, как её смогли бы заморозить.

Полковнику, похоже, надоела беспорядочная суета подчинённых затеянная ради того, чтобы он протрезвел и провел встречу с помощником губернатора на должном уровне. «Ишь, как в Ингушетию под пули никому не хочется» — с нескрываемым злорадством подумал он.

— Дай сюда! Сюда давай! – полковник вдруг внезапно заорал и схватил двумя руками дымящуюся колбу. Он быстро поднёс ее к своим губам и сделал, как ему показалось, первый глоток.

— Товарищ полковник, товарищ полковник, нельзя его пить, не пейте! Стойте! – заорал из всех своих сил протрезвевший ветеринар, выпучив лягушачьи глаза и протягивая из-за чьих-то спин свои руки в надежде вырвать у полковника злополучную колбу. – Стойте же, нии-з-зя! Взорвётесь!

Но — было поздно. Ледяной пар заморозил нервы и распахнул гортань, из-за чего второй глоток жидкого азота влился в полковника быстрым и проворным огромным колючим комом. Полковник опустил руки, сомкнул губы, выдохнув изо рта  облако белого пара, и обвёл столпившихся вокруг него испуганным и почему-то извиняющимся взглядом.

-Э-эх!!! – раздался обреченный стон ветеринара.

Спустя мгновение прозвучал короткий и энергичный хлопок, и к своему ужасу все увидели, как от страшного взрыва рвутся на куски грудь и легкие полковника. Брызнула кровь, и все в ужасе отшатнулись.

Крики ужаса, топот, звон бьющейся посуды, хруст хрусталя под ногами, сирены «Скорой помощи», и снова ужас, ужас и ужас без конца – вот что творилось в новеньком СПА-салоне знаменитого на всю страну животноводческого комплекса, пока врачи пытались сложить то, что осталось от полковника N., на носилки, а недоуменные следователи, поднятые среди ночи с постели, сомнамбулически перемещаясь вокруг, пытались составить и описать картину произошедшего. И всё это время в тёмном углу, возле портьеры, до острой боли заломив сложенные на груди руки, простоял человек, который лучше других теперь понимал причину и смысл случившегося с командиром и, как ни крути, близким человеком, только что сравнившим его с собственным сыном. Понимал, но не имел возможности ни поделиться этим своим знанием, ни повлиять на запущенный чьей-то злою волей неотвратимый и роковой ход событий.

 

III

Распоряжением высокого областного руководства к расследованию произошедшего была применена самая наистрожайшая степень секретности. Ещё бы – если хотя бы часть правды просочилась в прессу, наказывать и менять пришлось слишком многих, а это оголило бы посты и подорвало правопорядок. Командировку на Кавказ также отменили, в Ингушетию отправилась полицейская дружина из другого субъекта федерации.

Тем не менее, к расследованию были подключены спецслужбы, и их представитель, опять же по слухам, дважды докладывал о результатах самому президентскому полпреду. Нетрудно догадаться, что всё батальонное начальство немедленно вышло из доверия, и вместо ожидавшихся многими подполковниками и майорами повышений речь стала идти об их переводах на другую работу и даже о досрочной пенсии.

Исполнять обязанности командира отдельного батальона назначили пожилого полковника ФСБ, к тому времени уже почти вышедшего в отставку. Для этого специальным указом ему продлили предельный возраст службы и предоставили дополнительные полномочия.

Новый шеф-чекист проявил себя руководителем умным и проницательным. Не собираясь здесь надолго задерживаться, он  сразу же озаботился подготовкой для себя замены.

Поскольку опереться на скомпрометированных «средних офицеров» новый начальник не мог, его выбор очень скоро пал на Алексея. Понаблюдав за ним с несколько недель, он вызвал его в кабинет и без обиняков объявил, что намерен ходатайствовать о назначении командиром батальона. Однако для занятия командирской должности Алексею необходимо было получить звание хотя бы майора, о чём мудрый контрразведчик пообещал позаботиться уже в самое ближайшее время.

И действительно, вскоре после новогодних праздников Алексей узнал, что его вызывают в Москву на совещание отличников службы. Выполняя приказ, он прибыл в назначенный день в столицу. Вселившись в ведомственную гостиницу МВД на проспекте Вернадского, узнал, что в течение нескольких дней ему предстоит ходить на специальные тренинги, где будут до совершенства отрабатываться манеры, движения и слова для важной правительственной церемонии. С точностью и скрупулезностью он посещал предписанные ему тренинги и выполнял все указания имиджмейкеров и режиссёров.

Церемония состоялась в самом Кремле, на ней присутствовали первые лица государства, под отческие взгляды которых Министр вручал награды лучшим сотрудникам своего ведомства. Алексей был вызван в числе первых, и вместе с грамотой и орденом получил из рук Министра внеочередное звание майора. Потом был большой банкет в старинном зале под звуки струнного оркестра, исполнявшего джаз и популярные шлягеры. Проглатывая стопку ледяной водки, Алексей с ужасом вспоминал гибель полковника и думал, что теперь сбылось ещё одно предсказание странного артиста. Из всего того, что тот нагадал, оставалось несбывшимися, таким образом, всего два – болезнь и смерть бывшей жены и автокатастрофа с его последующей собственной инвалидностью.  С Катериной, скорее всего, предсказание артиста уже должно было состояться, поскольку Алексей хорошо помнил, как нездорово она выглядела в последние месяцы и постоянно жаловалась на  усиливающиеся боли в груди. Оставалось, стало быть, готовиться к последнему и роковому испытанию для самого себя.

По возвращении домой Алексей под всеобщее одобрение был назначен командиром батальона. Дедушку-чекиста тёпло проводили на пенсию, и – понеслись привычные служебные будни. Время, когда он руководил батальоном, и поныне вспоминается сотрудниками как самое спокойное и предсказуемое, наполненное привычной, понятной и до мелочей отлаженной работой на каждом участке и каждом посту. Сполна погрузившись в административную и бумажную работу, Алексей проявил себя как прирождённый трудоголик и справедливый, знакомый с проблемами и нуждами своих подчинённых, руководитель. Он числился на отличном счету и в областном главке, и у губернатора, и даже ходили разговоры о том, что на ближайших выборах в Государственную Думу его кандидатуру обязательно включат в проходную часть избирательного списка от правящей партии.

Личная жизнь у Алексея временно отступила на второй план. Он ночевал один в опустевшем после ухода жены доме, куда поздней ночью его привозил водитель и с рассветом забирал назад. В доме изредка прибиралась пожилая сотрудница ведомственного ХОЗУ, с которой он практически не пересекался. Кушал он на службе, в домашнем холодильнике хранились лишь завёрнутые в полиэтилен хлебные булки, отрез копченой колбасы, несколько бутылок минеральной воды и водки. На выходные и изредка – по вечерам в будни – он выбирался в «Виваси», где имел возможность в одиночестве поудить рыбу, попариться в сауне и вкусно и спокойно поесть. Туда же приезжала к нему и черноглазая «киевляночка». Разглаживая ладонью её шелковые душистые волосы, он задумывался над тем, что ей давно пора устроить жизнь, и ощущал свою ответственность за её будущее. Он даже подумывал над тем, что мог бы и жениться на ней, однако решительно отказывал себе в подобной возможности из-за опасения, что после предсказанной ему автокатастрофы и инвалидности она сможет его бросить, и эту измену он тогда не переживёт.

Поэтому с некоторых пор он начал активно искать для «киевляночки» варианты замужества в среде своих подчиненных и знакомых. И вскоре такой случай представился: по пути на юг к нему заглянул однокашник, долгое время не спешивший связывать себя узами брака, готовый мотаться по стране и потому со временем дослужившийся до командных высот в одной из тюменских нефтегазовых корпораций. Алексей обеспечил однокашника полицейским эскортом для безостановочного следования в объезд пробок до самой абхазской границы, а на обратном пути сделал предложение купить у него невесту за символический один доллар. Предложение оказалось для приятеля вполне ожидаемой неожиданностью, он задумался, и на следующий день, перед самым отъездом, ответил согласием. К условленному дню Алексей приобрёл для своей подруги авиабилеты в бизнес-класс, подарил конверт с одним миллионом рублей, поцеловал и выпустил в новую жизнь.

В летние месяцы из-за сильного наплыва отдыхающих на трассе значительно возросли показатели аварийности, что сулило неприятности большому начальству. С целью стабилизировать дорожную обстановку было объявлено «усиление», в котором Алексей буквально загонял сотрудников на бесконечные и сверхурочные дежурства и пикеты. Он в полной мере понимал ничтожность копеечных надбавок к зарплате, которые получали его люди за сверхнормативный труд, и не стал возражать, когда сводки, вопреки ожиданиям,  стали показывать снижение числа привлечённых к административной ответственности. Это означало что большую часть проблем с нарушителями его подчинённые начали решать «на месте», однако требовать обратного в тот момент было невозможно. Зато он сумел посредством одному ему ведомой интуиции точно определить грань, за которой влияние «усиления» начинало проявляться через снижение показателей аварийности и дорожного травматизма, и спустя короткое время смог установить для подчинённых точные и верные нормативы отчётности по официально оформленным задержаниям.  Статистика аварийности пошла на улучшение, количество привлечений нарушителей к ответственности и объемы собираемых штрафов тоже немного возросли, в результате чего работа Алексея в очередной раз получила самую высокую оценку руководства.

Однажды, поздним вечером в середине лета, на пути в «Виваси» у Алексея сломался  служебный автомобиль. Водитель пытался своими силами оживить двигатель, но у него ничего не выходило. Поскольку свободных дежурных машин не оказалось, Алексей оставил водителя дожидаться эвакуатора, а сам, остановив попутную легковушку, поехал в свой пустующий дом.

Когда он зажёг в прихожей свет и закрыл за собою дверь, то услышал, как личинка замка вдруг провернулась еще один раз, после чего из темной гостиной раздались чьи-то нарочито громкие шаги. Из темноты в ярко освещённый коридор шагнул незнакомый человек в джинсах и черной футболке:

— Здравствуйте! Меня зовут Ахмэт.

Алексей схватился за портфель, в котором лежал заряженный служебный пистолет:

— Что ты тут делаешь?

— Алексей, нэ дэлайтэ  глупостей! Дверь за тобой закрыл мой человек. Мои люди есть в саду. Но ты посмотри – я нэ вооружен! Я нэ грабитель, Алексей! Разговор есть, всего на десять минут разговор!…

С этими словами незваный гость вернулся в гостиную, зажег там свет и пригласил Алексея сесть в кресло.

Суть предложения человека, который назвался  Ахметом, состояла в том, чтобы Алексей как командир батальона дорожной полиции обеспечил проход по области одного «Камаза» с морским контейнером на прицепе. Во время прохода не должно быть ни пикетов, ни активности на стационарных постах ГИБДД. При этом никаких особых указаний по «недосмотру» данного автомобиля выдавать постовым было категорически нельзя, всё должно было пройти незаметно и естественным путём. Чтобы выполнить данную просьбу, Алексею надлежало одному только ему известным образом и в точно обозначенное время снять пикеты и отвлечь дежурных на стационарных постах на телефонную летучку, учёбу, доклад или что-нибудь ещё в подобном роде. После чего – также без привлечения внимания всех вернуть на свои места.

— Это просьба, — заключил Ахмет, — от которой вам лучше нэ отказываться. Только один «Камаз»! А о вознаграждении – нэ волнуйтесь. Оно будэт щедрым!

— А если просьба не будет выполнена?

— О, об этом лучше не говорит, нэ так ли? Вы же, Алексей, умный человек и всё должны понимать! Другой нэ смог бы, а  вы сможэтэ! Но я тоже шутить нэ люблю.

— Чем докажешь, что не жухаешь?

— Эх, начальники! Нэ можете вы без доказательств! Смотри – есть у тебя один мент с глазами, как у лягушки. Молодой, а многих людей обижает. Я знаю, он нэ нужен тэбе. Давай, завтра утром я так сделаю, что его нэ будет. А?

— То есть как это – не будет?

— А как тэбэ лучше? Машина собьет, или его зарежут, как барана? Повесят, утопят – только скажи! Гарантирую, что к утру лупоглазого нэ будет.

Алексей понял, что речь идет о пучеглазом бывшем ветеринаре, в свое время додумавшемся притащить для полковника жидкой азот. Мало того, что Алексей лейтенантика недолюбливал за тот нелепый и страшный случай, но тот был еще и нечист на руку сверх всякой меры. «Умён, что говорить! – подумал он о своем собеседнике. – Хочет и силу показать, и, по своему разумению, доброе дело для меня сделать – убрать пучеглазого. Знает, что не люблю я его,  во все секреты в Управлении, видать, посвящён.. Да и поломка моей машины – как-то очень кстати… Нет, пожалуй, с этим типом лучше будет договориться».

Алексей сказал, что не допустит никакого насилия по отношению к своим людям, какими бы негодяями они ни были. Что с пучеглазым лейтенантиком ничего не должно произойти, и что просьбу насчет грузовика он исполнит. Но – лишь один раз.

— Клянусь Аллахом, второго раза нэ будэт. Один грузовик – и баста!

— Не оружие, случайно, повезешь? Не «бородатых»?

— Обижаешь, начальник! Ты же видишь – я мирный человек. Бизнес, только бизнес!

На том расстались. Было ясно, что грузовик повезёт наркотик, но Алексею было на это наплевать. И раньше, и особенно с тех пор, как он занял свой нынешний высокий пост, он знал кое-что такое, что не знают другие и что никогда не позволяло бы ему тешить себя глупой убеждённостью в том, что от его усилий может что-то зависеть в этих тёмных и опасных сферах. Он знал многих высокопоставленных людей, которые, весьма вероятно, были в курсе или даже контролировали подобного рода оборот. Тем более он прекрасно понимал, что в предложении Ахмета речь шла не о регулярном канале, а о каком-то случайном и разовом грузе, необходимом его хозяевам для выполнения определённых обязательств или закрытия долгов.

Через день он организовал требуемый коридор и сбросил Ахмету необходимую информацию коротким сообщением с мобильного телефона, специально оставленного ему для связи. В целях конспирации сообщение было отправлено из туалета шашлычной, куда он специально заехал перекусить. После получения подтверждения телефон был отключен и выброшен в выгребную яму.

Транзит контейнера прошел без проблем, и Алексей постарался забыть об этом случае, как о страшном сне. Во избежание в будущем подобных неожиданных встреч он поставил свой дом на сигнализацию, а ночевать старался, по возможности, в разных местах. Своего старого водителя он перевел на другую должность и установил порядок, по которому его отвозил к местам отдыха и ночлега случайным образом назначенный патрульный экипаж. Единственным неприятным моментом, способным создать риск огласки, могло бы стать получение обещанного от наркодельца вознаграждения. Эти деньги Алексею были совершенно не интересны и он бы с радостью забыл от них, узнав, например, из какой-нибудь оперативной сводки или ни к чему не обязывающего разговора, что Ахмет разбился или убит. Тем не менее, Ахмет своё обещание вскоре сдержал: новый кожаный портфельчик, в котором находилось двести пятьдесят  тысяч евро, невинно поджидал Алексея под одеялом в сочинской гостинице, куда он вскоре прибыл в командировку на общероссийское полицейское совещание.

Ахмет сдержал и слово о разовом характере своей просьбы. Некоторое время спустя, отойдя от произошедшего и подостыв, Алесей специально пытался провоцировать возможность новой встречи, по несколько раз подряд ночуя в одном и том же месте и вызывая туда, ради большей огласки, к себе «на завтрак» многих своих подчинённых. Однако никаких знаков или косвенных признаков желания встретиться с ним больше не проявлялось.

В один из выходных в конце августа он поехал, по обыкновению, в «Виваси», где его поджидал катер, снаряженный для продолжительной морской рыбалки. Он намеревался провести выходной на полноценном морском лове, без друзей-событульников и девок, лишь в компании с егерем и шкипером. Но случилось непредвиденное – шкипера, который на фазенде Лёхиного друга лишь подрабатывал, а на самом деле служил помощником капитана речного порта, вдруг заставили выйти на работу. А егерь накануне напился до чёртиков, так что его пришлось отвозить в больницу. Алексей уже намеревался высказать управляющей базой своё недовольство испорченным отдыхом, как та поспешила познакомить его с двумя спортивного вида мужчинами:

— К нам приехали замечательные, умнейшие гости, из Москвы, у одного из них даже есть капитанский диплом. Поезжайте на море втроем, вам же с ними и повеселей будет, чем с нашими алкоголиками!

Приятные во всех отношениях мужчины любезно представились: Оболенский и Винтер. Оболенскому было не более пятидесяти, роста выше среднего, подтянутый, статный, с играющей под майкой мускулатурой и загорелым благородным лицом. Именно у него и имелся сертификат судоводителя. Винтер выглядел чуточку помоложе, был широкоплеч, приземист и даже, как могло показаться, более простоват, однако за дымчатым стеклом дорогих очков едва ли мог укрыться его проницательный и умный взгляд, а яркая густая седина, сверкающая на висках, выдавала в нём человека бывалого и многое повидавшего. Оба назвали местом свой работы одну из специальных служб, название которой принято произносить шепотом, а оставить о ней письменное упоминание и вовсе не представляется возможным.

Разумеется, Алексей не мог иметь возражений против такой замечательной компании, и погрузив на катер остававшиеся вещи, они вскоре стартовали.

Около полутора часов пришлось следовать по фарватеру в речном понизовье с топкими, заросшими камышом берегами, громкими криками птиц и запахами тины, периодически разбиваемыми порывами свежего ветра. Выйдя в морской простор, Оболенский по радио связался с дежурным бассейновой  службой управления и затем – с постом береговой пограничной охраны, на удивление точно произнося необходимые позывные и сообщая сведения о судне и маршруте плавания. Было видно, что за штурвалом катера стоит настоящий профессионал.

Сначала ловили на спиннинг, клёв был хороший, надёргали без меры тарани, бычков и с десяток кефалей. Затем решили лечь в дрейф и продолжить лов с пилкеров, рассчитывая на треску и камбалу. Когда в руках у Оболенского затрепетала первая добыча, он, не скрывая улыбки от удачного сравнения, сообщил, что почти точно так же и совсем недавно он арестовал полковника Носоглотова из наркоконтроля.

Алексей напрягся, хотя и предпринял всё для того, чтобы его волнение не оказалось замеченным. Носоглотова он хорошо помнил, поскольку тот был тем самым собеседником-собутыльником, у которого он в своё время отбил «киевляночку».

— А я, кажется, однажды пересекался с этим типом. Что же он натворил?

Оказалось, полковник наркоконтроля был причастен к хорошо законспирированной группировке, промышлявшей трансграничным наркотрафиком, а возможно, даже и возглавлял её. Негодяи в своей безнаказанности докатились даже до того, что фальсифицировали данные оперативных дел и отпускали задержанных наркодилеров.

— Только теперь игра закончена, — с довольным видом заключил Оболенский. – Через десять лет на свободу выйдет перевоспитавшийся человек.

— Не через десять, а пятнадцать, — возразил Винтер.- Как организатор преступного сообщества.

Далее Оболенский рассказал, как именно его людям удалось разоблачить оборотней в погонах. Оказывается, по весне в московских ночных клубах развился сильный спрос на кокаин. «Не иначе как золотая молодежь взялась за ум и захотела немного побдеть перед сессией — на хорошем кокаине же по трое суток можно не спать» — саркастически привёл он своё объяснение этому феномену. Для восполнения дефицита в один из южных портов срочно был доставлен сорокафутовый морской контейнер, который негодяи сумели провезти по автодороге в обход всех постов на один отдалённый хутор, находившийся у них под полным контролем. Там кокаин был разделён на мелкие партии, чтобы затем двинуться дальше в баулах и кейсах мелких наркокурьеров.

— Там-то мы их, голубей, и накрыли, — резюмировал Оболенский. – Вся их контрразведка оказалась ни к чёрту, вчистую проморгали они наш приезд. Так что тепленькими их и повязали.

— Один хотел было уйти, — поправил своего коллегу Винтер, — его застрелили при попытке к бегству. А жаль, настоящий красавец был! Ахмет, если не ошибаюсь. Потом говорили, что он по предкам – из рода какого-то знатного мурзы. Такие обычно, погоревав, соглашаются на сотрудничество. Жаль, что парень не уцелел.

Услышанное об Ахмете едва не бросило Алексея в дрожь, и он не мог быть до конца  уверен,  что на у него лбу не проступили заметные посторонним капли пота. Хотя, с другой стороны, стоял солнечный полдень, и пот можно было легко объяснить жарой и рыбацким азартом. Конечно, если бы Ахмет был убит при попытке к бегству, то он, разумеется, ничего не мог рассказать о его, Алексея, невольном соучастии в транзите злополучного контейнера.  А если он не был убит? Эти ребята, Оболенский и Винтер, безусловно, не такие простачки. Судя по всему, они специально выманили его на конфиденциальный разговор в море, припахав на основной работе шкипера и напоив егеря до полусмерти. Так что, возможно, смерть Ахмета – фикция, а он жив-здоров и даёт сейчас показания. А какая же всё-таки сволочь этот полковник Носоглотов! Дело тут ясное, всё началось с его наводки…  Ну ты же и попал, майор!

Самое скверное состояло в том, что нельзя было быть также уверенным и в отсутствии у Ахмета в момент разговора с ним в гостиной включенного на запись мобильного телефона.  Даже если бы Ахмет действительно был убит, в руках специалиста его телефон рано или поздно выдаст все без исключения тайны!

Но, несмотря на все эти страшные мысли, молниями пронёсшиеся в голове, Алексей решил до конца сыграть роль веселого и довольного работой органов обывателя. «В конце-концов, если влипну, то попробую пройти как свидетель. Деньги полученные верну, я же ни копейки не потратил. Какая для этих ребят выгода раздувать дело с моим участием? Можно ведь было арестовать сразу же, без всей этой комедии с рыбной ловлей. Значит, скорее всего, они хотят мне что-то предложить».

Чтобы поскорее прекратить этот изнуряющий душу разговор, Алексей признался, что минувшей осенью видел полковника Носоглотова, и тот с самого начала показался ему мерзок, особенно после рассказа о разводке и разорении несчастного фермера.

— Мы этот эпизод тоже расследуем, — не без гордости отметил Винтер.

Оболенский, который явно был главнее, согласно кивнул и молча отошел к борту, чтобы опустить плинкерную снасть. Винтер и Алексей также вернулись к заботам рыбалки и, переговариваясь о всяких пустяках, провели в них не менее получаса. Правда, клёв становился хуже, и Оболенский предложил сменить точку дрейфа, пройдя ещё миль восемь до траверзы Темерундского маяка. Когда громко заработал двигатель и за кормой запенились буруны, Оболенский подошел к Алексею и сказал:

— Нам нужна ваша помощь. Сразу говорю, что вы можете отказаться. Гарантирую, что никаких негативных последствий для вас в этому случае не будет.

— Что вы хотите?

— Говорю напрямик, как офицер офицеру. Существует необходимость доставки в здешние порты определённого груза.

Алексей с изумлением посмотрел на собеседника.

— Не бойтесь, — улыбнулся Оболенский. – Груз наш, и он чистый. Однако его характер не допускает огласки и, скажем так, визуализации со стороны некоторых иностранных разведок, активно работающих на нашем юге.

— Иностранных разведок?… Я никогда этим не интересовался.

— И правильно делали. Но теперь знайте, что наш округ и, в особенности, зона портов, буквально нашпигованы информаторами спецслужб ряда стран НАТО, а также «Моссад». А груз должен уйти незамеченным.

Алексей с облегчением вздохнул.

— Ну что ж, если это надо государству – то почему бы не помочь? Только назовите мне хотя бы в общих чертах тип груза, чтобы я мог предложить вам варианты.

— Если мы договариваемся, то у меня перед вами нет секретов, — ответил Оболенский. – Это детали вооружений и боевых радиолокационных станций. Адресат –  где-то в Северной Африке, точнее сказать не имею права. В другое бы время отгрузили всё это хозяйство через Новороссийск без всяких фокусов. Однако сегодняшняя политическая обстановка понуждает идти на хитрости. Никакой огласки быть не должно категорически. Вы это хорошо понимаете?

— Да, — решительно сказал Алексей. – Огласки не будет.

Затем, под шум мотора катера, попеременно меняющего курс в виду далёкого маяка,  Оболенский и Винтер договорились о порядке дальнейших контактов и способах связи, раскрывать детали которых, по известным причинам, мы не можем.

Одному только ему ведомыми способами и ухищрениями Алексей сумел обеспечить с конца августа по октябрь доставку в нужные порты нескольких десятков крупнотоннажных грузов. Определенная часть шла даже не в порты, а к богом забытым и мало кому известным речным причалам, к которым в нужное время, в основном безлунными ночами, пришвартовывались суда класса «река-море». Перевозившие эти грузы автомобили следовали через обезлюдившие полицейские посты и отозванные на другие участки пикеты. Видеокамеры вдоль автодорог всякий раз отключались на плановую профилактику, а там, где это было трудно или невозможно сделать, видеофайлы и архивы с их системными данными и прочими следами тщательно и безусловно уничтожались с помощью хитроумных программ, переданных Алексею Винтером.

В конце октября они снова встретились в «Вивасях» и, несмотря на холодную ветреную погоду, вновь вышли на катере в открытое море.  Оболенский протянул Алексею конверт, в котором находилась кредитная карточка известного зарубежного банка. «Счёт анонимный. Того, что на нём, надолго хватит. Только не потеряйте! Всегда проверяйте, чтобы у банкомата было устройство бесперебойного питания!», — с этими словами он протянул конверт Алексею.

— Не надо, — ответил тот. – Я же вам не за деньги помогал.

Ответ Алексея, похоже, немного смутил Оболенского.

— Как желаете, — сказал он, пряча конверт в карман своей куртки. И, немного подумав, продолжил.- Могу тогда предложить вам покинуть страну и отправиться на новое место жительства. С нами.

Винтер, стоявший у штурвала, согласно кивнул.

— Поясните, я не понял.

— Конечно поясню, — усмехнулся Оболенский. – Предложение ведь и в самом деле необычное.

И он поведал изумлённому майору полиции о том, что уже в самое ближайшее время они покинут Россию для того, чтобы, осев в одном из отдалённых государств, присоединиться к образовавшейся там небольшой общине соотечественников. «Жены с детьми уже выехали туда через третьи страны. Вилл и яхт там не предвидится, но зато будут нормальные условия для жизни, здоровый быт, уважаемая работа». На вопрос Алексея, какого рода работа привлекает его собеседника в той стране, Оболенский ответил, что практически все, туда уехавшие,  работают военными советниками, а некоторые даже командуют полками и бригадами местной армии. «Делаешь дело, нужное для людей, дело, с которым ты внутренне согласен в душе. Здесь же – всё осточертело. Ложь, коррупция,  не знаешь, кто тебя обманет завтра. Поймаешь негодяя – а его покровитель, прикрываясь уловками закона, начинает тебе мстить. Одно слово, юридическое государство! Но ведь нельзя же жить, никому не доверяя. Надоело.»

«Молодцы! – подумал Алексей. – Контрабандные ракеты толкнули, а теперь за вырученные бабки собираются устроить себе жизнь богатую и весёлую!»

Но Оболенский, точно уловив ход его мысли, поведал, что впереди их ожидает жизнь, скорее всего, пусть интересная и достаточно обеспеченная в материальном плане, однако, в то же время, полная неожиданностей и нешуточных угроз. Он также напомнил, что в своё время, после революции и гражданской войны, сотни покинувших Россию офицеров служили не за страх, а за совесть в вооружённых силах многих стран и снискали подлинную славу в ряде войн и локальных конфликтов. «Но, в отличие от них, мы всё-таки надеемся вернуться», — заключил он.

Алексей, ничего не отвечая, теперь уже с восхищением смотрел на этих красивых и сильных мужчин, весело и чуть иронично улыбающихся ему, немного щурясь под порывами ветра и залпами солёных морских брызг.  С какой потрясающей, немыслимой легкостью оказались они готовы оставить свои должности и властный мир с  его фантастическими возможностями, существующими, пожалуй, только в одной России, ради скромного, но нужного и честного труда в полной неизвестности где-то на краю земли! Он также подумал, что предложение об эмиграции могло оказаться и мастерски разыгранной во имя чего-то инсценировкой, однако вскоре оставил эту мысль. Инсценировкой здесь даже не пахло.

Всё окончательно подтвердилось через несколько дней, когда Оболенский и Винтер позвали Алексея проводить их в море. Дело в том, что в силу каких-то одним им ведомых обстоятельств официально пересечь границу с её электронным паспортным контролем они не могли. Предполагалось выйти в море на большой надувной лодке с мощным подвесным мотором и хорошей навигацией, и затем в международных водах подняться на борт иностранного судна, с капитаном которого уже была сделана соответствующая договорённость.  Способ путешествия немного странный, однако о тайном побеге речи не шло, поскольку в нужное время, по словам путешественников,  их лодке будет обеспечен «коридор» — сторожевой корабль отойдёт в другой район, а пограничный радар ещё с утра остановлен на замену магнетрона.

Провожая товарищей ранним ноябрьским вечером на холодном и пустынном черноморском пляже, Алексей с грустью сообщил им, что воспользоваться их предложением не сможет, и поэтому остается дома. Он сказал, что полностью понимает их выбор и что в иных обстоятельствах, не задумываясь, присоединился бы к ним, а также посетовал, что в родной стране всегда было трудно жить по совести, а с некоторых пор сделалось и вовсе невыносимо. Развивая эту тему, он эмоционально и кратко рассказал о нескольких известных ему вопиющих случаев произвола, вымогательства и неприкрытого насилия со стороны руководителей правоохранительных органов, судей, крупных чиновников и политиков. В довершение он перечислил около десятка громких, известных на весь федеральный округ и страну, имён. Причём родной дед одного из поименованных негодяев руководил на этой же земле репрессиями в 37-м году, а его более отдалённый предок, если верить рассказу, однажды услышанному Алексеем от местных краеведов, якшался с крымским ханом и продавал тому в неволю баб и казачьих детей.

— Да, много настрадались мы, русский народ, — меланхолично ответил Винтер. – Когда-нибудь это терпение должно будет лопнуть…

— И тогда новую страну нам придется строить без вас, – возразил не без уныния Алексей.

— Не совсем так, — вмешался в разговор Оболенский. – Мы  убедились, что новую Россию, пока мы ещё располагаем здоровьем и возможностями что-то предпринимать, нам здесь не создать.  Увы, но это факт, время слишком быстротечно. Однако там, куда мы уезжаем, мы сохраним русскую речь и наш прежний дух. Я же говорил, что кто-то из нас обязательно вернётся.

— Не возвращаются из Лондона и Ниццы, — поддержал товарища Винтер. – А в том диком краю, куда мы отправляемся, с нами ничего плохого не случится. Ну, прощай, майор!

Они обнялись напоследок, мощный мотор напряженно и волнительно загудел, и вскоре лодка, неспешно развернувшись на мелководье, оставляя высокий пенный след, рванула в темнеющую даль, где на стыке небосклона и воды догорала последняя полоса бледного ноябрьского заката.

На самом деле, отвечая отказом на предложение пуститься в неизведанный путь, Алексей до последнего находился в раздумьях и был готов, если сердце скажет «да», поменять своё решение. Для этого он захватил с собой на проводы необходимые документы, а в багажнике его автомобиля лежали два чемодана личных вещей и определенная сумма денег. Однако сердце не ответило, и поэтому, дождавшись, когда лодка со смельчаками окончательно скроется с глаз, он устало вздохнул, вернулся к своему автомобилю и отправился в обратный путь.

Вскоре по пути домой его пронзила острая и горестная мысль о том, что он, скорее всего, только что упустил свой последний шанс изменить жизнь. «Сейчас вот и сбудется последнее предсказание! – со злостью подумал он. – Сейчас и будет тебе, Лёха Прямой, твоя последняя авария на твоей прямой и бесповоротной дороге!»

Эта страшная мысль оказалась столь яркой и очевидной, что у него на миг перехватило дыхание, и автомобиль, не слушаясь руля, стал быстро уходить в сторону обочины. Алексей до боли сжал зубы и вывернул руль. «Хотел подремать, но теперь буду ехать вперёд без остановки и до последнего. Если что-то произойдёт, то так тому и быть».

Решение препоручить себя в руки судьбы немного его успокоило, и он продолжил путь, до пунктуальности строго выполняя все предписания дорожных знаков и избегая любого напрасного риска. Ведь если судьба действительно приготовила для него удар, то сам он тому нисколько не поспособствует. Будь что будет.

Трёхчасовое ночное возвращение с черноморского побережья шло на редкость ровно, даже обычная в таких случаях сонливость полностью отступила и не мешала вести автомобиль. Он уже проделал большую часть пути и проследовал первые посты, относившиеся к его батальону, где дежурные, по обыкновению завидев его машину, отдавали честь. Однако на буквально последнем участке пути, на залитой оранжевым светом фонарей эстакаде, Алексей вдруг увидел, как, разбивая ограждение, на его полосу вываливается огромный грузовик. «Ну вот, — вспыхнуло в него в мозгу, — это тебе уже не инвалидность, а сам конец». Он инстинктивно вывернул вправо руль, стремясь переместиться на обочину, однако вместо обочины автомобиль ударился в отбойник, перевернулся и кубарем полетел с эстакады куда-то вниз.

 

IV

Когда через несколько дней, выведенный из комы и перенёсший несколько операций, Алексей очнулся в больничном боксе, он не удивился и даже не попытался узнать, что с ним произошло и какие именно увечья он получил. Теперь для него всё было совершенно ясно и очевидно.

Восстановление шло долго, и однажды профессор в сердцах бросил ему, что у него нет «желания выздороветь». Алексей молча согласился и со спокойной неизбежностью ждал дальнейшего развития событий.

Ему сделали еще две операции, выпрямили и соединили позвоночник, зашили печень, убрали из легких осколки костей от разбитых рёбер. О восстановлении на службе не могло быть и речи, и уже в марте следующего года, получив инвалидность, пенсию, медаль и несколько грамот от руководства, Алексей оказался дома и не у дел. Когда, впервые побрившись у себя в ванной, он увидел в зеркале своё изрезанное морщинами лицо с ввалившимися уставшими глазами, он сперва хотел было расстроиться в связи с произошедшей с ним переменой, однако, вспомнив слова артиста, успевшего упомянуть и об этом, только горько усмехнулся.

Вопреки первоначальной тяжести полученных увечий, благодаря своей природной живучести и искусству врачей, в своей новой жизни Алексей мог передвигаться достаточно свободно, лишь в некоторых случаях полагаясь на трость. Нездоровье внутренних органов переносилось куда тяжелее, однако при известном режиме питания и  сна с ним тоже можно было мириться. Постепенно Алексей начал оживать и даже стал подумывать о том, что со временем сумеет привыкнуть к своему новому состоянию и даже вновь начнёт получать от жизни какое-то удовлетворение.

Он вспомнил о жене и подумал, что хорошо бы отдать ей последний долг. В конце-концов, вместе прожили почти десять лет, и нет ничьей вины в том, что всё столь печально у них закончилось.

Поэтому он разыскал телефон Катиной матери и собрался немедленно ей позвонить, чтобы услышать, как он твёрдо понимал, вполне известную ему историю болезни и смерти жены.

— Лёша, Лёша, так это ты? – закричала в трубку мать Катерины. – А Катюха всё собиралась проведать тебя в госпитале, да вот не успела, её в роддом увезли.

Алексей чуть не выронил телефонную трубку из рук и с трудом удержал себя от выкрика: «Как? Она жива?!»

Тёща поведала,  что вскоре после того, как  позапрошлой осенью Катерина ушла от Алексея, дочери пришлось слечь с усталостью, валящей с ног, и непреходящими загрудными болями. Тогда же у неё диагностировали обширную опухоль, проросшую в направлении печени, — случай чудовищный и совершенно безнадёжный. Врачи объявили, что жить ей — не более полутора лет. И тут, непонятно каким образом, Катерина забеременела. На все увещевания матери и врачей она отвечала, что намерена сначала родить ребенка, а затем умереть. Дело тем более удивительное, что в браке с Алексеем она считалась бесплодной, что, собственно, и явилось одной из причин их окончательной размолвки.

Однако самое невероятное случилось потом. Родив в минувшем декабре здорового мальчика и пройдя обследование, она узнала, что опухоли больше нет. Повторное обследование показало, что в её организме нет ни метастазов, ни следов каких-либо вторичных поражений. Фантастическое исцеление Катерины повергло областных медиков в шок, её перепроверяли ещё несколько раз, и даже приглашали светил из столицы. Однако врачи только разводили руками, улыбались и желали здравствовать.

Единственное, о чём Алексей в разговоре с тёщей подумал с сожалением, было то, что ребёнок, рождённый Катериной в минувшем декабре, уже никоим образом не мог являться его сыном.

Алексей поинтересовался, где находится Катерина сейчас, на что узнал, что она уехала в соседний район к новому мужу. Точнее — не совсем к мужу, а просто к хорошему человеку, поскольку официального развода с Алексеем она оформить не успела, однако тот, с кем она сейчас – всерьёз и навсегда. Завершая разговор, бывшая тёща призналась, что по-прежнему относиться к Алексею как к родному человеку, да и сама Катерина, несмотря на имевшиеся обиды, вспоминает его только добрыми словами. На том и попрощались.

Алексей положил трубку, обуреваемый несказанной радостью и счастливым, почти детским восторгом: «Ах, Катька, ах, молодец! Болезнь выдюжила, пацана родила! Ай да баба!». Он без обиняков, без всякой тени сомнения или задней мысли был рад за свою бывшую жену. За то, что она, вопреки всему,  продолжает жить, и что самое гнусное и мрачное предсказание «артиста оригинального жанра» не состоялось. Так ему и надо! Значит, жизнь может, жизнь должна изменять своё течение!

Но чем больше он думал о фантастическом исцелении Катерины, тем полнее он начинал понимать, что случившееся с ней чудо, возможно, является следствием чуда другого, а именно её готовности в наиболее тяжелое и беспросветное время резко и круто изменить собственную жизнь. Сперва – уйти из его, Алексея, дома,  где у неё было практически всё, и вернуться в нищую хату тёщи в дальней и мало кому ведомой станице. А затем – решиться использовать жалкий остаток жизни и преодолеть бесплодие. Судя по всему, представить себе подобного рода вещи прорицатель попросту не мог.

Увы, только вот его, Алексея, судьбу, господин артист предсказал без малейшей ошибки и во всех деталях. Что ж! всю свою жизнь он следовал по одной прямой, не задумываясь о том, что человеку позволено не только выполнять её, жизни, предписания, но и атаковать, переворачивать, исправлять несуразности, создавая тем самым новый лучший мир. И что, возможно, именно в этом и состоит смысл нашего нахождения в отрезке времени, именуемом жизнью. Ну а он, вопреки всем этим совершенно очевидным вещам, не только не пытался подчинить жизнь своей воли, но и полностью исключал подобное право для остальных. И именно поэтому лодка с двумя неплохими людьми, к которым, возможно, он впервые в жизни по-настоящему почувствовал привязанность, отправилась в ночное море без него.

Дни двигались привычной чередой, в которой ничего ровным счётом не происходило. Лишь в самом конце апреля Алексею позвонили из главка и пригласили приехать к вчерашним коллегам на какое-то праздничное мероприятие.

В назначенной день он выбрился с особой тщательностью, одел парадный мундир и отправился на встречу. По дороге ему пришла мысль заехать в лавку к знакомым армянам, чтобы купить хорошего коньяка. Он свернул с трассы, и боковая дорога вознесла его на высокий курган, с которого открывался поразительной красоты вид на зеленеющую степь.

Он остановил автомобиль, заглушил мотор, чтобы насладиться тишиной, изредка нарушаемой  веселыми птичьим выкриками, и, не поднимаясь с сидения, долго глядел вниз. Там, по широкой асфальтовой ленте, плотным потоком катились разноцветные и разномастные авто. Основной поток, как и положено в это время, шёл на юг. Люди, постепенно освобождаясь от забот работы, службы и просто однообразия зимних месяцев, спешили к теплу и свету. Как много бы он дал сегодня для того, чтобы просто оберегать этот счастливый и радостный поток от опасностей и угроз! Именно оберегать, а не диктовать жесткие условия, не различающие правых и виноватых, и столь бесконечно далекие от мирной и безвредной суетливости это всепоглощающего человеческого движения!

Зря, конечно, он в своё время отказывался прощать водителей, случайно или не по доброй воле выезжавших на злополучную «встречку». Ведь власть, как он теперь ясно и отчетливо понимал, всегда должна предоставлять людям одну очень важную и замечательную возможность – возможность уйти в сторону, возможность хотя бы раз ошибиться. Как много подобная возможность значит, и как горько, что теперь он её полностью лишён.

Он также подумал, что лучшим временем в его жизни была, скорее всего, служба у бандита, следуя интересам которого он совершенно безвозмездно подарил жителям огромной городской территории спокойствие и порядок. Во второй части своей жизни он также приносил пользу, обеспечивая от имени государства порядок и безопасность  на автодорогах, только вот плата за этот порядок, как теперь выясняется, иногда оказывалась слишком высокой и неподъёмной для людей.

Его последние друзья, уплывшие в ночное море, тоже, должно быть, делают что-то важное и необходимое для людей. Но ведь и платить за это они готовы по самой высокой ставке, своими жизнями!  Именно своими — и в этом заключена его принципиальная  с ними разница!

Далее, рассуждал Алексей, даже в этих новых обстоятельствах он не был готов поменять свою прежнюю точку зрения о том, что каждый человек – это лишь винтик в огромной машине общества и государства, винтик, отличающийся от других лишь местом и калибром.  «Винтики» — это правда, такова жизнь. Вот почему в жизни своей он делал всё безусловно правильно, поддерживая среди «винтиков» необходимый порядок, наказывая и изгоняя неопытных, уставших и слабаков.  Однако же чёрт привёл его нести службу на том самом отрезке пути, по которому «винтики», получив в своих ведомствах, службах и корпорациях отпуск на две-три недели, следуют туда, где многие из них хотели бы осознать себя просто людьми, обыкновенными и счастливыми! Почему он не мог догадаться об этом раньше, чтобы не отбирать у весьма многих из них эту счастливую и редкую в наши дни возможность?

Вспомнив про ведомства и корпорации, в которых на различных эшелонах все эти «винтики» обретаются, а также поразмыслив, что положение его самого, сохранившего многие связи и авторитет, не столь уж и худо, он неожиданно для себя заключил, что отчего-то совершенно не желает занимать место, причитающееся ему в этом, в общем-то, по-прежнему весьма неплохом и удобном для него мире. Деньги, дорогие машины, красивые женщины – всего этого было достаточно в его прошлой жизни, и вряд ли они смогут снова удовлетворить его с прежней силой и отдачей. Правда, он где-то слышал, что подлинным утешением для богатых, состоявшихся и всё уже повидавших людей со временем становятся классическая музыка и прочие элитарные художества – увы, на своем прямом и пацанском жизненном пути он не успел развить вкуса и привычки ни к одному из них.

Он также вспомнил о несчастной женщине, когда-то погибшей из-за его непреклонности и чёрствости, однако к своему удивлению обнаружил, что не испытывает по этому поводу ни малейших угрызений. Её гибель для него – ни хороша и ни плоха. Когда-то давно кто-то из бандитов рассказывал, что для того, чтобы лучшим образом устроить собственную жизнь на годы вперёд, надо обязательно кого-то убить. При этом как бы забираешь жизненные силы убитого – и вперёд! Скорее всего, бандит был неправ, поскольку в его, Алексея, случае, никаких жизненных сил у погибшей вдовы он не изъял. Что ж, наверное, это и к лучшему…

Он ещё один раз посмотрел вниз на дорогу, пёструю от потока разноцветных и разнообразных машин и человеческих судеб, потом – снова на веселую зелёную степь. Преодолевая боль в спине, он нагнулся,  достал из-под сидения свой наградной пистолет и решительно взвёл курок.

Он закрыл глаза и увидел перед собой яркий золотой шар, пульсирующий в такт ударам его сердца и излучающий невидимое, но осязаемое и проникающее повсюду тепло. Он неожиданно понял, что в этом шаре заключены ответы на все вопросы его жизни, все её события, все пережитые им когда-то чувства и мысли. Всё пребывало в этом прекрасном золотом шаре в неразрывном единстве бытия – прошлое, будущее и настоящее, надежды, радости, обиды, сказанные и не высказанные слова и многое, многое другое, что нельзя определить, однако можно почувствовать и постичь. Да, это шар был подлинной сущностью жизни, её неразделимым и неразделённым ядром.

Алексей подумал, что если бы он увидел и узнал этот удивительный шар раньше, то он бы ни за что не зарядил пистолет. С другой стороны, теперь, когда он увидел своим внутренним взором это великое и ясное наполнение жизни, постиг до самого конца её законы и высший смысл, он уже никогда не сможет вернуться назад.

Тогда он улыбнулся, открыл глаза, с нежностью вспомнил жену и немедленно выстрелил себе в лоб.

 

V

Тёплым и солнечным июньским днём на площадке у дорожного поста, где когда-то нёс службу наш герой, по собственной доброй воле остановился видавший виды ярко-желтого цвета микроавтобус с номерным знаком «696». Из машины вышел и быстрым шагом поднялся в полицейское здание пожилой, но поджарый и молодцевато-резкий в движениях человек в хорошо сидящем бежевом летнем костюме, с по-театральному повязанным шейным платком. Поздоровавшись с дежурным инспектором, он поинтересовался, где он мог бы увидеть «старшего лейтенанта, в последующем ставшего командиром вашего батальона».

— Нигде, — буркнул дежурный. – Он застрелился.

Гость слегка опешил и даже ухватился рукой за спинку стоящего рядом стула.

— Как так? Вы сказали, что его – уже нет?

— Да, нет. Вчера был, сегодня – нет, — меланхолически ответил сидевший за столом грузный мужчина в погонах старшего лейтенанта. – Так с каждым может произойти.

— Да, да… Но нет же, он не должен был стреляться… Скажите, он до этого что – действительно разбился в аварии,  долго лечился, ему дали инвалидность?

— Вроде так. А кто вы такой?

— Его знакомый, Лев Францевич. Всё действительно сходится —  авария, инвалидность. Но он не должен, не должен был стреляться! Почему, зачем? А где же он сейчас?

— Как это – где покойник? На кладбище, ясное дело.

— На каком кладбище, позвольте у вас спросить?

Дежурный кому-то позвонил и затем сообщил Льву Францевичу, на каком именно погосте погребен Алексей, и как туда проехать.  Гость раскланялся и ушёл.

Спустя  сорок минут жёлтый микроавтобус, съехав с магистрали и немного поколесив по узкой районной дороге, поднялся на высокий холм, возвышающийся над красивой излучиной степной реки. Там, под сенью вековых тополей и старинной церкви, выложенной из резного темно-коричневого кирпича, и раскинулся искомый погост.

Лев Францевич  намеревался сперва зайти в кладбищенскую контору, чтобы расспросить о месте погребения, однако наводить справки не потребовалось – свежая могила без ограждения была заметна едва ли не с дороги и, подойдя к ней поближе, он удостоверился в этом, увидав на табличке знакомую фамилию.

Он обратил внимание, что немногочисленные захоронения на этом участке были расположены за пределом основного кладбищенского массива и что забор, отделяющий их от зеленеющего сбоку деревенского луга, возвели совсем недавно. Видимо, это было специально отведённое  место, где погребали самоубийц.

Буквально рядом находилась несколько более старая и уже слегка осевшая могила под скромным деревянным крестом. Не подходя ближе и не вчитываясь в табличку, благодаря лишь секундному озарению мысли, которому за свою многолетнюю карьеру телепата, предсказателя и тайного советника он вполне привык доверять, Лев Францевич  понял, там лежит молодая мать из Волгодонска. На могиле женщины были различимы остатки принесённых, видимо, после Пасхи живых цветов. На холмике у Алексея тоже лежал кем-то давно принесённый и уже увядший букетик гвоздик.

У предсказателя оказался с собой небольшой букет герани, который он молча возложил на могильный холм.

Солнце, всё ещё по-весеннему нежаркое, стояло высоко, весело щебетали птицы, нежно салатная листва тополей и акаций, казалось, распыляла и разбрызгивала по небу и по всему миру радость обновления и новой жизни. И, как всегда водится в таких случаях, тенистые и влажные надгробья, по которым лишь изредка пробегали бойкие солнечные блики, напоминали о мире другом, сумеречном и неотвратимом.

С минуту наш гость молча постоял возле свежей насыпи и затем уже собрался уходить, как вдруг увидел быстрыми шагами идущего по кладбищенской аллее высокого и статного молодого священника, за которым с трудом поспевала пожилая сгорбленная прихожанка.

— Простите! – он немедленно сделал шаг вперед и обратился к священнику. – Вы могли бы отслужить панихиду по погребенному здесь человеку?

Священник остановился и с удивлением посмотрел на господина в щёгольском костюме и с шейным платком, потом – на могилу Алексея, затем вновь на просителя.

— Мы не служим по самоубийцам, — резко и немного торжественно ответил священник артисту. –  Самоубийство, какими бы ни были его причины, всегда – тягчайший грех перед Богом. Единственно, что вы можете – сами читать заупокойный канон. Но только делать это следует  у себя дома, не в храме.

— Я понимаю. Но ведь совсем недавно вы сами, — артист вызывающе взглянул в глаза священнику, — служили панихиду по этой женщине.

И он указал рукой на могилу повесившейся от безысходности многодетной матери.

Священник опешил и растерялся от подобной осведомленности, но затем взял себя в руки и, стараясь сохранять спокойствие, ответил негромко:

—  Это был особый случай. Её родственники смогли добиться разрешения от самого Патриарха. Выяснилось, что самоубийство этой женщины было не вполне добровольным. Если у тоже вас подобный случай – обращайтесь с ходатайством, возможно, вам пойдут навстречу и сделают исключение.

С этими словами священник опустил взор в знак поклона и намерения прервать разговор. Однако незнакомец поспешил его опередить.

— Я должен вам признаться, что это было не самоубийство. Это было убийство, и убийца – он стоит сейчас перед вами. Этот убийца – я.

— Вы? Но вы же несете чушь! Он застрелился из именного пистолета, об этом писали во всех газетах.

— Совершенно верно. Восстановившись после страшной аварии, получив инвалидность и выйдя с почетом на пенсию, он должен был жить долго. Пусть не очень счастливо, одиноко, в сильной тоске, с периодическими запоями – но определённо долго. Я предсказал ему это.

— Вы – предсказали? Вы что, гаданием занимаетесь? – священник наморщил лоб и сделал шаг в сторону. – Вам известно, какой это грех?

— Известно, святой отец, известно. Но я не гадаю, я просто знаю, что ждёт  в жизни почти каждого человека. Поверьте, определить будущее современного человека с помощью математических инструментов и квантового программирования совершенно несложно. Люди сами задают себе предстоящий путь, вступая на ту или иную жизненную стезю, ставя себе, в общем-то, похожие цели, произнося одинаковые слова и совершая одни и те же ошибки. Мне не составило труда, опираясь на знание его настоящего и некоторых существенных начальных условий,  нарисовать ему развернутую картину будущей жизни.  Единственное, что я забыл сделать – я забыл предупредить его о недопустимости менять программу. Он не должен был выходить из своей колеи, а он почему-то взял, да вышел… И тогда последовал неожиданный для всех нас результат. Я должен был это предвидеть и предупредить его, но не  сделал этого. Я убийца. Mea culpa[*].

— Вы бы на исповедь лучше сходили, — слегка подобрев, ответил священник, который, похоже, уже переставал привычным для себя образом контролировать разговор. И хотя предмет разговора со странным господином и представлялся ему весьма интересным, в силу других дел, по которым приходилось спешить, он был не прочь поскорей прекратить затянувшуюся беседу.

— Да нет, нет, спасибо, тут и так всё ясно… А вы не знаете, кто до меня приносил на могилу цветы?

— Это приходила его бывшая жена.

— Как жена? Разве она не умерла от неоперабельного рака в декабре прошлого года?

Священник сделал шаг назад и с нескрываемым неприятием посмотрел на всезнающего типа. У прихожанки, стоявшей чуть поодаль, вытянулось и побелело лицо.

— Я разговаривал с его бывшей женой, — собравшись с силами, ответил священник. – У неё действительно было онкологическое заболевание, но она с Божьей помощью исцелилась.

— Я этого не знал. И перед всеми этими событиями она его покинула, да? Рискнула сойти с тропы, ринуться в неизвестность?

— Правда. Ушла, родила ребенка, и теперь у неё новая семья. Ещё говорила, что хочет нынешним летом повенчаться.

— Тогда мне теперь всё более чем ясно. Благодарю вас! Желаю вам здравствовать.

Артист поклонился и двинулся прочь. По дороге он хотел положить в копилку для пожертвований, которую держала пожилая прихожанка, какую-то смятую купюру, однако бабушка неожиданно отпрянула, закрыв ладонью щель для опускания денег: «Нет, не надо, не надо!». Тогда он равнодушно сунул деньги себе в карман, потом обернулся и крикнул вдогонку:

— Ну теперь-то вы согласитесь, что он – не самоубийца? Отслужите по нему, я вас заклинаю!

Быстрым шагом предсказатель спустился с косогора к площадке, на которой стоял его жёлтый дилижанс, сел в кабину и завёл мотор. Попетляв по просёлку, вскоре он выехал на автомагистраль и энергично встроился в поток машин, спешащих на юг.

Июньский день продолжал радовать теплом, солнцем и предвкушением хороших перемен. Сухой асфальт привычно и послушно убегал прочь, а раскинувшийся по обоим сторонам бескрайний степной простор окрылял и наполнял сердце не вполне ясными, но приятными и горячими надеждами. К своим многочисленным достоинствам, наш артист оригинального жанра был ещё и неплохим водителем, так что очень скоро, смело маневрируя, он разогнал свой микроавтобус до весьма приличной скорости. Когда же перед ним возникла длинная вереница медленно ползущих тяжелогруженых фургонов, он решительно пересёк сплошную двойную линию разметки и, разгоняя дальним светом фар движущийся навстречу транспорт, пошёл на  затяжной обгон.

Спустя несколько секунд сразу три видеокамеры, выведенные на стационарный пост ГИБДД, зафиксировали это вопиющее нарушение и выдали ориентировку на задержание желтого микроавтобуса. Получив по рации соответствующий приказ, инспекторы сразу в нескольких пикетах выдвинулись на дорогу, чтобы остановить нарушителя, однако тот, не снижая скорости, с рёвом проносился мимо них по встречной полосе.

В оперативной зоне немедленно был объявлен план «Перехват», и на задержание лихача с разных направлений выехали, с включёнными на полную мощность мигалками и сиренами, быстроходные полицейские автомобили. Дежурные у мониторов напряженно следили за показаниями видеокамер, готовые немедленно транслировать группам захвата любую свежую информацию. Был приведен в полную готовность к взлёту полицейский вертолёт, причем на его борт поднялись два облачённых в каски и бронежилеты омоновца с тяжёлым пулемётом.

Но розыски ни к чему не привели. Попавшись в объективы ещё нескольких полицейских камер, жёлтый микроавтобус как в воду канул. Его искали по трассе на удалении до двухсот километров в обоих направлениях, патрульные машины объездили все съезды и станичные проселки, а вертолет с пулемётчиками, получивший приказ на взлёт,  более двух часов барражировал над лесополосами и балками. Тщетно. Дежурному по оперзоне пришлось отменять тревогу. Чертыхаясь и кляня всё на свете, он готовился к неизбежному разносу за проваленный розыск с лишением квартальной премии и права на внеочередной отпуск.

Правда, один молоденький инспектор, работавший у монитора, на полном серьёзе утверждал, что видел на одной из камер, как жёлтый микроавтобус, уходя от неизбежного лобового столкновения, неожиданно поднялся в воздух и, описав над трассой прощальный наклонный круг, взмыл ракетой и унёсся куда-то в высоту. Ему не поверили, а рапорт об удивительном происшествии его начальник порвал и выбросил в урну. Правда, некоторое время спустя офицеры службы безопасности решили проверить записи названной молодым инспектором камеры, однако все файлы за тот день оказались, как на грех,  уничтоженными компьютерным вирусом.

Вскоре наступили самые длинные в году дни, и за напряжённой суетой, рутинными заботами и предсказуемыми случайностями известная нам дорога и все, кто был, есть и будет с нею связан, вернулись в колею привычной жизни.

Удачи и вам!

 

07-16.X.2012